Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля

Знаменитый этнограф рассматривает братчины как отголоски древнейших празднеств в честь удачной охоты или сбора урожая, фактически продлевая возраст обрядовых пиршеств более чем на тысячу, а то и две лет. Не можем с этим не согласиться, подчеркнув одновременно два важных обстоятельства. Первое заключается в том, что такие обрядовые действа и в позднее время сохранили множество культовых черт, то есть фактически оставаясь религиозными священнодействиями языческих времен. Тут, кстати, вопреки неоязыческим действам, что во многом представляют собою кальку или зеркальное отражение христианских служб, по меньшей мере некоторая часть «аутентичных» праздничных ритуалов сводилась не столько к молениям («славлениям» – что еще более спорно), сколько к приношению благодарственных жертв и совместному, по представлению участников, их поеданию с богами и/или духами. Второе обстоятельство напрямую вытекает из первого и, с учетом направленности таких пиршеств, прослеженной Д.К. Зелениным, проясняет связь их с соответствующими божествами.

Как было показано выше, устная традиция соотносит хмельные напитки с Николой (в этом контексте воспринявшим многие черты древнейшего Велеса) и Ильей-пророком, в котором уверенно распознается громовник Перун. Это сопоставление, как нетрудно убедиться, вполне соответствует и тому, что мы видим в родственных мифологиях.

Со ссылками на множество независимых источников Б.А.Успенский[41] показывает, что обычай чествовать Николу на братчинах пивом объясняет, по-видимому, наименование Николы «пивным богом» – пьянство в Николин день имело повсеместный и ритуальный характер. Отсюда глагол николить в значении «пить, гулять, пьянствовать» – согласно Далю, а также наниколиться – «напиться пьяным, празднуя Николин день». Участие в братчинах имело вообще ярко выраженный религиозный характер: знаменательно, что в допетровской Руси отлучение от церкви лишало как права входа в церковь, так равно и права присутствовать на братчинах и пирах.

К слову, обычай отмечен и чужеземцами, путешествовавшими по средневековой Руси:

«Москвитяне исповедуют религию греческую. Они весьма суеверны в живописи и изображении святых; поклоняются одному святому Николаю, почти не упоминая о других Божьих угодниках; и празднуют день этого святителя, больше чем всякого другого. Надобно знать, что они весьма наклонны к пьянству, и даже до такой степени, что от этого происходит у них много соблазна, зажигательство домов и тому подобное. Обыкновенно Государь строго воспрещает им это; но чуть настал Николин день, – дается им две недели праздника и полной свободы, и в это время им только и дела, что пить день и ночь! По домам, по улицам, везде, только и встречаете, что пьяных от водки, которой пьют много, да от пива и напитка, приготовляемого из меда» (Путешествие Барберини, 1842).

Нельзя совсем исключить возможности, что напитки, посвящаемые богам, могли разниться в зависимости от представлений об их месте в Мироздании и происхождении напитка, хотя с течением времени, особенно в пору прихода христианства и при последующем двоеверии, разница сглаживалась и сходила на нет. Увы, прямые указания на бытование подобных правил у славян отсутствуют…

Вместе с тем, мы бы не осмелились вслед за А. Платовым рассматривать пиво и мед как мифологические противоположности. Он пишет: «Хотя это не зафиксировано никакими специальными мифами, мы все же склонны полагать, что мед и пиво образовывали в традиционном представлении наших предков своеобразную пару, параллельную паре мужского и женского начал, или паре Небо (Дух) – Земля (Материя)» (Платов, 1998, с. 7–8).

Подобное отношение «не зафиксировано» не только «специальными мифами», но даже обычаем, который, как известно, сохраняет мифологические образы и после полного забвения первоосновы. Нет ни указаний, на особенностей разделения меда (пива) по половому признаку, ни сведений о чем-либо еще в том же духе. Опьяняющий напиток на основе меда, скорее всего, старше пива. Он появляется в эпоху преобладания собирательского и охотничьего уклада. Первоначально источником меда становятся дикие пчелы, разводить их начинают позднее. А вот пиво – напиток, скорее, земледельцев, просто в силу используемой технологии.

Так что совокупность сведений о бытии древних обществ не дает, как нам кажется, основания для «бинарного» разделения. Более того, мы смеем думать, что смысловое значение пива и меда (или меда и пива – как угодно) одинаково. Разницу же, скорее, следует искать в способах их приготовления, стоимости готового напитка и прочих материально-исторических аспектах вопроса, а не в мифологическом дуализме.