Священное ремесло. Философские портреты

При этом возникает некое знание, т. е. нечто обретает бытие чего-то истолкованного, расположенного по отношению к другому ради этого другого. Знание выражает собой интенциональную направленность, но не работы сознания, как у Гуссерля, а самого здесь-бытия. Отметим еще раз, что речь не идет о личности или о мышлении как таковом, но об онтологическом условии человеческого существования – его включенности в бытие сущего. Здесь-бытие всегда расположено, направлено к тому-то; оно, как говорит Хайдеггер, введено в структуру «как-чем». Иначе говоря, оно – ситуативно, и понимание как можествование здесь-бытия всегда исходит из ситуации. Ситуация выявляет способ бытия такого-то сущего. Ситуация есть «сущностный фундамент повседневного, о-смотрительного истолкования. Последнее каждый раз основывается на некотором пред-намерении, пред-принимании… Усвоение понятого, но еще скрытого, совершает обнажение скрытого всегда под руководством некоторого направленного видения, которое фиксирует то, в направлении взгляда на что должно быть истолковано понятие. Истолкование каждый раз основывается на некоторой пред-усмотрительности, которая подгоняет то, что пред-принято в пред-намерении в направлении какой-то определенной истолковываемости»[209].

Истолкование всегда исходит из чего-то, предварительно данного, из безусловности ситуации. Истолкование пред-полагается пониманием, точнее, оно исходит из определенной направленности понимания, заложенной в здесь-бытии. «Сосредоточение этой направленности в чем-то конкретно понятом (по способу бытия того или иного сущего) становится тем, что мы называем “смыслом”. Коль скоро понимание и истолкование составляют экзистенциальную устроенность бытия здешности, смысл должен быть постигнут как формально-экзистенциальный костяк раскрытости, присущий пониманию. Смысл есть экзистенциал здесь-бытия, а не свойство, которое прилепилось к сущему и лежит где-то как ничья земля»[210].

Смысл (который здесь можно называть и знанием) есть, таким образом, способ, которым отчасти (формально-экзистенциально) присутствует раскрытость сущего. Смысл предопределяется устроенностью здесь-бытия или той ситуативной пред-определенностью, из круга которой никогда не может выбраться человеческое мышление. Экзистенциальная устроенность здесь-бытия об-уславливает всякое знание внутри себя, она замыкает его в круге сущего, определенного по способу своего бытия. «Круг в понимании принадлежит структуре смысла, каковой феномен укоренен в экзистенциальной устроенности здесь-бытия, в истолковывающем понимании. Сущее, для которого как для бытия-в-мире дело идет о самом его бытии, имеет онтологическую структуру круга»[211].

«Структуру круга» имеет и совершение истины бытия и у позднего Хайдеггера. Истина как сущее, становясь мышлением, не порождает иного сущего-знания, но обретает самое себя. Бытие сущего не удваивается познанием, но находит себя в «истине» мышления или искусства. Осознавая себя, мысля о себе, оно как бы замыкает себя в круге, который ему пред-назначен (ge-schickt). При этом сущее осуществляет единственную для него возможность быть тем, что оно есть – таким-то сущим, замкнутым в круге своего бытия. Но «быть», т. е. обрести подлинность бытия, оно может только в слове, причем, в слове «высказанном». «Мыслитель высказывает бытие»[212]. Это значит, что в мышлении бытие высказывает свою истину и мыслит себя в сказанном. Но «сказываясь» в мышлении, истина бытия не должна осмысливать себя как сущее, как объект, противостоящий мышлению об истине. Это означало бы выход за пределы «круга» истины, т. е. нарушение «сущностного условия» единственно подлинной для нее возможности бытия. Однако никакая мыслимая истина не может окончательно отречься от объектности (или предметности) в себе, поскольку именно предметность, противостояние (gegen-stand) истины обусловливает ее доступность для понимания другим. Поэтому истина бытия может стать «сказанием» только частично, или скорее только в замысле о себе самой. «Сказание» есть собственно замысел и борьба за тот идеально построенный «круг» истины бытия, несокрытость которого предстояла бы в качестве наиболее полного раскрытия всех заложенных в бытии возможностей. Но по крайней мере одна из таких возможностей есть уразумение истиной самой себя, т. е. отнесение истины к предмету «разумения». «Сказание» и «разумение» не могут ни примириться, ни уравновесить друг друга. И потому истина бытия, как истина мыслимая, обречена быть только спором ради себя самой. Этот спор с разумением в истине совершается не где-то вне мышления об истине (не в отречении от нее, не в проклятии истины «разумной»), но в глубине самого мышления, в «круге» истины бытия. Разум, как мы сказали, демонтирует себя в мышлении ради «сказания» истины.