Священные камни Европы

А, может быть, прав благоразумный Оливье, считающий, что не стоит погибать тогда, когда можно выжить? Может быть, действительно Роланд всего лишь принес гигантскую жертву своей сумасбродной гордыне? Но ведь поступку Роланда есть и другое объяснение. Характерная рыцарская черта — ощущение полной личной ответственности за всё. Рыцарь не привык перекладывать свою ответственность на других. Мысль о том, чтобы спрятаться за чью–то спину, не просто невыносима для рыцаря, она для него неестественна. Если король доверил Роланду прикрывать отход войска, Роланд должен выполнить задачу. Он не может обратиться к королю: «Я не справляюсь, помогите». Он должен справиться любой ценой. Это сфера его ответственности. А тут гордыня вроде бы уже и не причем.

Арьергард выполнил свою боевую задачу, французы разгромили многократно превосходящие их силы противника, но и сами полегли все до единого. Жив лишь смертельно раненый, уже умирающий Роланд.

Взглянул на склоны мрачные Роланд,
Везде французы мертвые лежат
По–рыцарски их всех оплакал граф:
«Да упокоит Бог, бароны, вас,
Да впустит ваши души в светлый рай…»
Спят на траве все пэры вечным сном,
А подле них лежит Турпен–барон,
Архиепископ и слуга Христов…
Роланд оплакивает Турпена:
Вам со времен апостолов нет равных
В служенье нашей вере христианской,
В умении заблудшего наставить.
Пусть вашу душу Бог от мук избавит,
Пред нею распахнет ворота рая.

В душе Роланда нет сожаления. И перед смертью, оплакивая павших товарищей, он не считает себя виновником их гибели. Мысль о том, что он поступил неправильно, не посещает его. И разве произошло что–то плохое? Целый корпус рыцарей ушёл на Небеса.

Граф Роланд принимает истинно христианскую кончину, он умирает с покаянной молитвой на устах:

«Да ниспошлет прощение мне Бог,
Мне, кто грешил и в малом и большом,
Со дня, когда я был на свет рожден
По этот для меня последний бой…»
Вновь просит опустить ему грехи:
«Царю небес, от века чуждый лжи,
Кто Лазаря из мертвых воскресил,
Кем был от львов избавлен Даниил.
Помилуй мою душу и спаси,
Прости мне прегрешения мои».
Он правую перчатку поднял ввысь
Приял её архангел Гавриил.
Граф головою на плечо поник
И, руки на груди сложив, почил.

Смерть Роланда исполнена светлого трагизма. Граф, как бы он не жил, умер так, как надо. Он победил.

В какой–то момент «Песни» начинает казаться, что её безымянный автор скорее на стороне благоразумного Оливье, чем безрассудного Роланда, но когда он показывает нам смерть Роланда, как смерть христианского мученика, мы понимаем, что автор и себе желает такой смерти.

Впрочем, автор (и сам, безусловно — рыцарь) воздерживается от окончательных суждений. Заметно, что граф Оливье ему так же дорог, как и главный герой, он ни в чем не упрекает того, кто предлагал позвать на помощь. Так, может быть, всё–таки, прав Оливье, а не Роланд? Мне кажется, даже тогда, когда на земле останутся всего два рыцаря, они будут продолжать спорить об этом. Один скажет: «Так всё–таки нельзя». А другой ответит: «Только так и надо».

Рождение рыцарства

Вопрос о том, когда рыцарство появилось на свет, не так уж прост. Рыцаря называли либо латинским словом «милес» — воин, либо французским «шевалье» — всадник, но воины и всадники раннего средневековья далеко ещё не соответствуют классическим представлениям о рыцарстве. Значение слов, обозначающих рыцаря, развивалось и усложнялось до тех пор, пока не породило новое качество. А историю смыслов проследить куда сложнее, чем историю фактов. Можно относительно точно сказать, когда у франков появилась тяжелая кавалерия, но сказать, когда она стала рыцарством гораздо сложнее. Рыцарство — это не только определенный образ боя, и даже не только определенная этика. Рыцарство — это прежде всего определенная ментальность. А историей ментальностей у нас всерьез никто не занимался.