Священные монстры (портреты)

Подозреваю, что он был Великим танцором и актером. Только судьба не свела нас с ним достаточно близко. Чтобы разобраться. В Нью-Йорке у нас оказались общие знакомые, эмигранты из Питера: Шмаков, Минц и Лена Чернышова. Шмаков - писатель и балетный критик, Минц - характерный актер, исполнитель всяких ролей, где не требовалась молодость, но нужна была сила, так он исполнял Дроссельмейтера. Лена Чернышова приехала из России уже балетмейстером. Трио это делило одну большую квартиру на Колумбус авеню. А я жил рядом на Бродвее в отеле "Эмбасси". Шмаков поощрял меня, мои литературные труды, он был одним из первых читателей моего первого романа "Это я, Эдичка". Он дал прочитать рукопись романа Михаилу Барышникову, а тот даже таскал с собой мою рукопись на репетиции. Рукопись его шокировала. Мне, конечно, льстило, что очень известный тогда звезда Барышников, был шокирован моим романом. Позднее он даже пару раз приглашал меня в компании Шмакова к себе в квартиру на Парк-Авеню. Помню, что там были везде ковры, несколько собак, кошки, и не было или почти не было алкоголя. С Нуриевым Шмаков обещал меня познакомить, как только он появится в Нью-Йорке. Лешка Минц тоже обещал, поскольку он был соучеником "Рудика", как он его называл, по училищу имени Вагановой, они даже жили в одной комнате в дорматории. Лешка, здоровый мужик, с носом картошкой, никогда не скажешь, что педераст, но таки был педераст, даже намекал, что спал с Рудиком. Но возможно, это было неправдой, а как было, уже не у кого не узнаешь, и Лешка умер, и Рудик умер, и умер веселый и капризный Шмаков. Рудик в Нью-Йорке появлялся в те годы нечасто, дело в том, что два балетных светила - эмигранты из России - поделили сферы влияния. Нуриеву досталась Европа, а Барышникову - Америка. Этому разделению сопутствовали всяческие интриги, плюс разделение поклонников и "группи". Шмаков, Чернышова и Минц оказались среди "группи" Нуриева, так что, я думаю, они преувеличивали свои возможности, когда говорили о том, что познакомят меня с Нуриевым. Они ведь были из чуждого стана.

Рудольф Нуриев меня интересовал как человек экстравагантный и независимый. А тут еще я посмотрел очень талантливый фильм Кена Рассела "Рудольф Валентино", где Нуриев играет Валентино - американского актера, звезду 20-х годов. Фильм показался мне безупречным. С тех пор я его не видел, и проверить свое мнение не могу, но думаю, я тогда не ошибся. Это не сверх-шедевр Пазолини, но вполне красивый фильм в своем жанре, с ослепительным Нуриевым, в окружении ослепительных и развратных голливудских типов своего времени. Ловкий, изящный, скуластенький Рудольф блистательно танцует в фильме, стуча лаковыми штиблетами, празднично улыбается и не сбивается ни разу. Само его присутствие - гибкого, блистательного, живого делает фильм прекрасной драгоценностью, оставленной нам. (И упаси Боже, я не гомосексуалист, мой восторг чисто эстетический.) Все мои годы в Нью-Йорке, числом шесть, я так и не встретил Рудольфа Нуриева, не встретил я его и потом в Париже. Хотя у него была там квартира на набережной Вольтера. Балетных знакомых в Париже у меня не было. И потому на той территории я не бывал. Я порой видел его улыбающуюся ослепительную физиономию в иллюстрированных журналах в светской хронике. В том своем балетном мире он все время что-то вытворял, был дерзок. И не перед кем не снимал, что называется, шляпу. Заметил я и то, что он довольно гордо говорит о себе. И о стране откуда убежал. Это мне понравилось, я запомнил позицию. Он лишь развязно сетовал, что в России балетный танцор получает нищенские деньги.

Хотя они и делили мир по сферам влияния, ясно было, что Рудольф существо более высшего порядка, чем Барышников. Миша - трудяга и плебей, с короткими ногами, не имел и грамма той аристократичности и талантливой дерзости, которая видна была в Нуриеве. Как арабский гордый скакун и орловский рабочий тяжеловоз, отличались эти две звезды. Барышников тоже снимался в фильмах, но что это были за фильмы - политизированная агитка о танцоре из Питера, который в поисках свободы, бежит из СССР на Запад. Тьфу, гадость какая! Когда смотрел, было стыдно за него.