Святая Эвита

С момента появления рассказа Вальша в 1965 году пресса увлеклась накоплением гипотез о судьбе трупа. Журнал «Панорама» в ликующем повествовании на десяти страницах объявил: «Здесь покоится Эва Перон. Правда об одной из величайших тайн нашего времени». Но правда терялась в противоречивых свидетельствах. Некий анонимный морской капитан заявлял: «Мы сожгли тело в Морском инженерном училище и развеяли пепел над рекой Ла-Плата». «Ее похоронили на острове Мартин-Гарсия», — сообщал из Ватикана кардинал Копельо. «Ее увезли в Чили», — предполагал некий дипломат.

«Критика» говорила о кладбище на обнесенном стеною острове: «Обитые красным бархатом гробы покачиваются на воде, как гондолы». «Ла Расон», «Хенте» и «Аси» публиковали неразборчивые карты, сулившие немыслимые открытия. Все молодые перонисты мечтали отыскать тело и покрыть себя славой. Эль Лино, Хуан, Ла Негра, Пако, Клариса, Эмилио погибли под пулями военного пулемета, веря, что Эвита ждет их по ту сторону вечности и откроет им свою тайну. Что стало с этой женщиной, спрашивали мы себя в шестидесятые годы. Что с ней сделали, куда ее запрятали? Как ты сумела, Эвита, столько раз умирать?

Пятнадцать лет прошло, пока тело обнаружилось, и неоднократно его считали утерянным. С 1967-го по 1969 год печатались интервью доктора Ара, морских офицеров, охранявших ВКТ, когда Полковник увез тело, и, конечно, интервью самого Полковника, который уже не желал говорить на эту тему. Ара также предпочитал хранить тайну. Он принимал журналистов в своем кабинете в посольстве Испании, показывал забальзамированную голову нищего, которая у него хранилась среди бутылок мансанильи, а потом выпроваживал их какой-нибудь громкой фразой: «Я атташе по вопросам культуры в посольстве испанского правительства. Если я заговорю, разразится буря. Я готов служить громоотводом, но не тучей». В конце семидесятых тайна пропавшего тела была в Аргентине навязчивой идеей. Пока оно не появилось, всякие предположения казались оправданными: что его волокли по асфальту шоссе № 3, пока не ободрали с него всю кожу, что его утопили, замуровав в цементном блоке, что его бросили в пучины Атлантического океана, что оно было кремировано, растворено в кислоте, захоронено в залежах селитры в пампе. Говорили, что, пока оно не появится, страна будет жить расколотая пополам, неоформившаяся, беззащитная перед стервятниками иностранного капитала, ограбленная, распродаваемая тому, кто больше даст. «Она вернется и станет миллионами, — писали на стенах домов Буэнос-Айреса. — Эвита воскреснет. Придет смерть, и у нее будут Ее глаза».

В те годы я жил в Париже и там в одно августовское утро случайно встретил Вальша. Солнце играло в кронах каштанов, по улицам ходили счастливые люди, но в Париже мои воспоминания об этой женщине были обагрены кровью (по выражению Аполлинера в «Зоне»[96]): то были воспоминания об умиравшей красоте. Стихи «Зоны» кружили у меня в уме, когда мы с Вальшем и его подругой Лилией уселись под тентами кафе на Елисейских Полях, вблизи улицы Бальзака: «Aujourd' hui tu marches dans Paris \ cette femme-la est ensanglantee»[97].

Я недавно возвратился из Гстаада[98], где взял интервью у Наума Гольдмана, президента Всемирного еврейского конгресса. В одно из тех мгновений, когда разговор течет независимо от нашей воли, я принялся рассказывать моим друзьям истории, которыми развлекала меня секретарша Гольдмана в часы ожидания. Последняя из них, кстати самая банальная, живо заинтересовала Вальша. Уже по меньшей мере лет десять аргентинское посольство в Бонне было закрыто все первые недели августа для ежегодной перестройки. Там, где находился угольный сарай, устраивали сад, а на следующий год сад уничтожали и опять сооружали там угольный сарай. Вот и все: рассказ об идиотском расточительстве в посольстве бедной страны.

Вальш, наклонившись и приблизив ко мне лицо, сказал тоном конспиратора:

— В этом саду спрятана Эвита. Там они ее держат.

— Эва Перон? — переспросил я, полагая, что плохо понял.

— Да. Ее труп, — подтвердил он. — Его тогда привезли в Бонн. Я всегда это подозревал, а теперь знаю точно.

— Наверно, это Полковник, — сказала Лилия. — Только он мог Ее привезти. В 1957 году он был военным атташе в Бонне. С тех пор прошло не десять, а тринадцать лет.

— Моори Кёниг, — уточнил Вальш. — Карлос Эухенио Моори Кёниг.

Вспоминаю его очки в черепаховой оправе, одинокую прядь волос, вздыбленную над выпуклым лбом, тонкие, как шрам, губы. Вспоминаю большие зеленые глаза Лилии и ее счастливую улыбку. Квартет музыкантов, наряженных арлекинами, туманно изображал «Лето» Вивальди.

— Стало быть, полковник из «Этой женщины» существует? — сказал я.

— Полковник умер несколько месяцев назад, — возразил Вальш.