Святая ночь

— Нет, все в порядке, — улыбается Геерденц, — если не считать испанских пиявок на сердце.

Брейгель скрежещет зубами, выплевывая проклятье.

— А ты между прочим в почете… у них…

Брейгель супится.

— Начхать мне на этот почет… Ни одной картины я испанцам не продавал… никогда…

— Но будешь делать это впредь, — говорит Геерденц.

Брейгель по-настоящему разозлен:

— Кто смеет давать мне такие советы?

— Ты знаешь кто, — спокойно отвечает Геерденц.

— Что… что? Гезы?

Ян Геерденц разводит руками:

— Разве деньги пахнут? И потом — нам нужны люди, пользующиеся их уважением. Чтобы им доверяли… У меня, кстати, с собой письма. Но по назначению мне самому их не доставить. Ясно или нужно объяснять?

— Нет. Давай их сюда, эти письма.

Положив их в карман, Брейгель просит его извинить и ненадолго покидает комнату. Спустя несколько минут Ян Геерденц видит, как Брейгель с дымящейся миской в руках появляется во дворе. Он ставит миску на колени убогого, тот начинает, причмокивая, есть.

— Вкусно? — спрашивает Брейгель.

Тот удостаивает его взглядом не раньше, чем всовывает в рот здоровенную кусину мяса и вытирает жир с усов. Во взгляде его нет ни любопытства, ни благодарности, зрачки словно обращены вовнутрь.

Мастер некоторое время стоит молча рядом с Геерденцем. Потом, не без боли в голосе, произносит:

— Чего же ждать от людей богатых, если простой человек не знает, что такое благодарность?

Потом он надевает праздничное платье, и они отправляются…

У городских ворот — столпотворение. Стража проверяет сегодня всех и каждого, заставляет предъявлять бумаги; кто нездешний — обязан вывернуть карманы и показать содержимое мешка.

Когда они вышли из ворот, Геерденц говорит:

— Так вот я и езжу из города в город. Сначала ищу, кто бы мне принес письма, а в самом городе, когда мне передают новые, — кто бы мне их вынес за стены. Когда-нибудь — я уверен — они меня все же схватят. И тогда я стану похож на этого, из вашего двора. Теперь они больше не убивают. Считают, что самое страшное — жить, как он: без рук или без ног. — Ян Геерденц презрительно сплевывает, но улыбка его выглядит вымученной и не может скрыть страха, который его мучает. Страх исчезает, когда он сталкивается с врагом лицом к лицу, когда он сражается, но между битвами страх колет Яна, растравляет его, словно медленно действующая отрава.

Они идут по проезжей дороге. Пыльно, давно не было дождя. Они доходят до высоких деревьев, в тени которых идти приятнее. Сегодня, кажется, половина Брюгге решила отправиться за Буш, благо недалеко. По голубому небу быстро мчатся перистые облака; ветер, дующий со стороны деревни, доносит уже музыку и крики. Горизонт вокруг чистый-чистый, нигде ни тучки. Но похоже, что погода все-таки переменится…

Базарная площадь украшена флагами, цветной бумагой и цветами, вдоль улиц выстроились лавочники, продающие игрушки, фрукты, ткани, посуду из коричневой и желтой глины. Место для танцев как бы огорожено столами. Все забито, друзьям с трудом удается примоститься. На длинных досках подносят угощения и кружки с напитками. При первых звуках музыки скамейки пустеют, мужчины что есть мочи вскидывают вверх ноги, а женщины кружатся так, что из-под длинных платьев видны икры. Остальные хлопают в такт, громко притоптывают деревянными подошвами туфель. А как призывно звучат удары больших литавр, дробь барабанов! И в такт им звучат волынки, нежные свирели и пронзительные скрипки.

Питера Брейгеля приветствуют многие. Когда они пересаживаются к друзьям, Геерденца забрасывают вопросами:

— Как дела у вас, на Севере? Как вы там думаете… Эти псы еще продержатся?

Ян Геерденц дает довольно общие ответы, заказывает яства: жирных каплунов, салаты, много жареного воловьего мяса в чесночном соусе. Постепенно круг людей вокруг него меняется, убираются карты — появляются кости, с острым стуком падающие на стол. Неожиданно Ян Геерденц толкает художника под столом, указывая ножом в сторону приземистого пожилого господина, примостившегося рядом с Брейгелем. «Письма передай ему», — вот что это значит.

Брейгель покрывается потом: а вдруг Геерденц ошибается?! Низкорослый старичок… Голова его утопает в высоко поднятых плечах, глаза спрятаны за очками — черт его знает, кто он: голландец, испанец или из каких других краев. Подчиняться приходится вслепую… Во времена, когда опасно признаться, к какой вере принадлежишь, поверить в человека несравненно труднее. Но гезы ценят лишь дела…