Святая ночь

Я хотел зажечь свет, но она не позволила. Итак, Лернау написал ей, что все кончено. Он в Мюнхене обручился. Штеффи назвала фамилию его невесты. Она была из весьма и весьма влиятельного семейства.

Я едва дождался конца ее рассказа. И сказал ей все, все, что чувствовал. Темнота и одиночество придали мне отваги. Штеффи соскользнула с кресла и наклонилась надо мной. Молча погладила меня ладонью по голове и ушла как чужая. Когда она захлопнула дверь, две кисти скатились со стола и упали на пол. У меня еще долго стоял в ушах звук катящихся по полу кистей…

Штеффи не вернулась, и портрет остался незавершенным. На выставку в Мюнхен я послал только картину со святой Кунигундой. Комиссия отвергла ее, но на этом дело не кончилось. Картину мне не вернули, а направили на специальную выставку «вырожденческого искусства».

Иоганнес Вюстен АД

Перевод Е. Факторовича

з прихожей слышится дребезжание колокольчика. Энергичный голос вежливо осведомляется:

— Здесь живет художник Брейгель? Я — Ян Геерденц из Утрехта.

Ему отворяют дверь.

— Вам придется немного подождать, — говорит гостю женщина, пропуская его вперед. — Вы уж извините… он перепутал прошлую ночь с днем и сейчас спит. Но я все равно собиралась как раз сейчас будить его. Нет, правда, — уверяет она, заметив предостерегающий жест гостя. Женщина очень молода, черты лица у нее тонкие, нежные, на руках она держит запеленутого ребенка, которому не больше двух месяцев.

Ян Геерденц садится, вытягивает ноги. Так вот, значит, где живет мастер! Просторная комната, на подрамнике — начатая картина. На полках у стены сложены книги, гербарии, ящички с жуками и бабочками. С потолка свешивается модель парусника. Все здесь содержится в полнейшем порядке, а некоторые предметы, расставленные там и сям, например массивные подсвечники, явно обошлись хозяину недешево. Окно же выходит не в переулок, как обычно, а во двор. Оно распахнуто, и ветер гонит сюда запахи из соседских кухонь, и здесь эти запахи подгоревшего жира, овощных бульонов и разных сортов мяса смешиваются с запахом красок и лаков мастерской художника. У фонтана во дворе шумят дети, маленькие и постарше. Все дома, образующие двор, словно связаны друг с другом бельевыми веревками. Несмотря на праздничный день, здесь развешаны пестрые рубашки, ночные сорочки, панталоны, чулки. Полуденное солнце понемногу нагревает стены. Вдруг по непонятной для Геерденца причине все детишки бросаются врассыпную на улицу. Только во дворе стихло, как из-под камней водослива выскакивают крысы и отгоняют воробьев от мусорных корзин.

Чуть слышно, словно не касаясь половиц, в комнате вновь появляется женщина; взгляд ее с беспокойством останавливается на столе, что подле мольберта, потом она несколько смущенно объясняет:

— Он сейчас придет. И… просил передать… Это важно… чтобы эту старую перчатку, которая лежит на красном полотне… чтобы ее с места не сдвигали…

Заметив, что Ян Геерденц слушает ее внимательно, она преодолевает смущение:

— Он может видеть не так, как мы. Вот вчера: приметил эту перчатку с зеленой подкладкой и этот кусок полотна. Обрадовался вдруг и говорит мне: «Как этот крестьянин пашет! Как он переворачивает жирные ломти земли на зеленую траву! А как залоснилась кожа его лошадей! Ты посмотри только на его красную куртку!» Тогда — я понимаю — ничего с места трогать нельзя. Он сразу принимается писать картину. Если настает ночь, он зажигает свечи, много свечей. Летом от них делается ужасно жарко, и тогда он сбрасывает с себя все, остается в одной рубахе и штанах, без конца пьет ледяную воду и записывает краски — днем-то они выглядят иначе — значками. Вот, взгляните: разве они не похожи на ноты, эти значки? И все — разные…

Она умолкла и посмотрела в окно. Мужчина, у которого не было обеих ног, передвигался на чем-то визжащем — не то скамеечке, не то повозке — по направлению к дровяному складу. Он был широк в плечах, мощный череп с низким лбом и расплющенным носом сидел на короткой крепкой шее. Остановившись совсем близко от окна, он, не здороваясь, взял в руки книгу и стал читать, проводя по каждому слову своими заскорузлыми пальцами.

Ян Геерденц сказал негромко:

— Похоже, он не очень благоволит к вам…

Она улыбнулась:

— Он ненавидит и презирает весь двор. Когда мы по очереди приносим ему еду, он обзывает нас воронами, пожирающими падаль.

— Так пусть несколько дней поголодает, — сказал Геерденц жестко.

Женщина только покачала в ответ головою:

— Нет, нет, он из тех, мюнстерских повстанцев… он там и пострадал… а потом вместе с другими беженцами…

Дверь комнаты широко распахнулась, и Питер Брейгель схватил руки друга. Маленький мальчик с тугими щеками и золотистыми волосами прыгает вокруг них. Геерденц смотрит на него, потом на Брейгеля:

— Это твой первенец?

Брейгель кивает:

— У него мое имя и моя страсть к краскам. Он тут уже все ими перепачкал…

— Какой дяденька тоненький, — говорит Питер-младший, словно жалея гостя, к вящему веселью взрослых.

Когда же они остаются наедине, отец повторяет мысль сына:

— Слушай, а ты случайно… не болен?