Святая новомученица Татиана Гримблит

Следователь не выдержал, зачитал вслух показания свидетелей:

– Отвечая на вопросы о том, почему она ведёт скудную жизнь, Гримблит говорила: «Вы тратите деньги на вино и кино, а я на помощь заключённым и церковь». – Он опять посмотрел на неё. – Почему вы не тратили заработанные средства на себя? Вы выражали этим протест против советской власти? Это такая форма антисоветской агитации?

– Никакой антисоветской агитации я никогда и нигде не вела. Когда меня жалеют и говорят вот так: «Вы бы получше оделись и поели, чем посылать кому-то деньги», я и вам, и всем отвечаю: вы можете тратить деньги на красивую одежду и на сладкий кусок, я же предпочитаю похуже одеться и поменьше есть, а сэкономленные деньги послать нуждающимся в них.

– Вы считаете, что народная советская власть не обеспечивает всем необходимым своих граждан, даже если эти граждане провинились перед ней? Вот я, к примеру, так не считаю, гражданка Гримблит. И никто из честных советских людей так не считает. Или, может, вы думаете, что советская власть как-то особенно жестоко обходится с политическими заключёнными? Почему вы помогали исключительно политическим?

– Как верующая я и помогала в основном верующим. Со многими из них я познакомилась на этапах и в заключении, а выйдя на свободу, переписывалась с ними. С другими политзаключёнными я не имела никогда никакой связи.

– Состоите ли вы в какой-либо организации, которая ставила бы целью помощь политзаключённым и внедрение религии в массы?

– Нет, не состою и таких организаций не знаю. Внедрением религии никогда не занималась, но и своих христианских взглядов никогда не скрывала.

– Может, вы состоите в какой-нибудь религиозной секте?

– Откуда вы это взяли? – удивилась Татьяна.

– У вас фанатичное выражение глаз. Да и эта нарочитая бедность…

– А вы в глаза заведующей отделением Ивановой не заглядывали?

Следователь кхекнул в кулак.

– И всё-таки?

– Ни в какой секте я не состою.

– Ваше отношение как верующей к советской власти и советскому народу? – быстро спросил следователь.

– К советской власти я отношусь лояльно, а к моему народу – с любовью и состраданием. Перед властью и с окружающими я старалась быть честным человеком, добросовестным работником. Я пыталась доказать, что и христианин в наше время может быть полезным членом общества. Но, видимо, мне это не удалось…

Через несколько дней Татьяну перевезли в тюрьму Загорска, бывшего Сергиева Посада. Близость древних радонежских святынь и мощей преподобного Сергия, молитвенника земли русской, придала ей сил. Дух бодрствовал в камере. Она молилась, размышляла. Теперь она точно знала, что это – конец. Она перебирала события своей недолгой жизни и ни о чём не сожалела. Разве только о том, что письмо владыке Аверкию осталось недописанным, неотправленным. Как-то он там в ссылке поживает, давно не было от него известий.

Да ещё о том жалела, что так и не научилась смирению. Не отвыкла от обличительных мыслей о пороках общества, государства. Судила в уме безбожную, злую к человеку, топчущую душу народа власть. За собственные страданья никого не винила, но за других, за сотни тысяч убитых, за погубленных в лагерях, за гонимую, оскорбляемую Церковь, за поруганные святыни…

Нет, надо унять сердце, вновь от этих дум гневно затрепыхавшее в груди. «Берегись, моё сердце…»

Ты берёшься прощать и судить.
Или в этом ты видишь смиренье души,
Иль дана тебе власть обвинить?
Не смотри высоко, кротко путь совершай,
Осуди прежде страсти твои…

Господь попустил всё это, Он же и исцелит, исправит, когда придёт время. «Прости им, Боже, ибо они не ведают…»

Двадцать первого сентября, в праздник Рождества Богородицы, Татьяну ознакомили с обвинительным заключением.

– Вы обвиняетесь в антисоветской агитации. Признаёте свою вину?

– Нет.

– Вы также обвиняетесь во вредительстве, в том, что посредством аптечных препаратов умерщвляли больных константиновской больницы. Признаёте это?

– Я никого не умерщвляла и никому не вредила.

Через день её отправили в Москву. В Бутырской тюрьме она провела несколько последних часов жизни. Смертный приговор уже был подписан «тройкой» НКВД[7].

Двадцать третьего сентября 1937 года Татьяну Гримблит расстреляли на Бутовском полигоне под Москвой. Вместе с ней в тот день в длинный глубокий могильный ров легли ещё 366 человек. Вечером бульдозер присыпал тела тонким слоем земли, оставив место для следующей партии приговорённых.

Я хотела б от сердца врага полюбить,
Оглянусь – и не вижу врага,
Всей душою хотела бы злобу простить,
Да никто мне не делает зла.
За себя никого я нигде не виню…