Святая новомученица Татиана Гримблит

Обернувшись, видит изъеденный цингой, беззубый рот инвалида, кривящийся в страшной ухмылке.

– Господь знает, кто жилец, а кто нет. – Татьяна крестит умирающего.

С другой кровати раздаётся стон. Она идёт туда и смотрит повязку: бинт пропитался кровью. Татьяна достаёт из фельдшерской сумки новый бинт, марлю, помогает больному сесть и делает перевязку.

– А где Он, Бог-то твой? – болезненно спрашивает цинготник с чёрными язвами на теле. – За что Он мне такие муки-то отпустил, а? За что мучаюсь, как в аду, скажи…

Сердце Татьяны, будто жгутом, стиснула жалость.

– Терпите и молитесь, – тихо произнесла она. – Христос помогает нам нести свой крест.

– Знаю! – вдруг со злобой выкрикнул цинготник. – Христос терпел и нам велел?! А ты-то… вон какая… гладкая да здоровая. Небось и печали тут не ведаешь. Тебе-то почему Бог мук не отвесил? Терпеть, так уж всем!..

– Прекратите истерику! Я такая же заключённая, как вы. И горя изведала, и…

Обида шелохнулась в душе, но быстро затихла. Закончив перевязку, Татьяна вышла из палаты.

Да, изведала. Почти всю жизнь страданьем жила… и наградой ей обретённый теперь душевный покой. Вспомнилось написанное в прошлом году, уже в лагере:

Ты мне дал блаженство рая,
Радость подарил Твою.
Я спокойна – что мне надо?
Ничего я не ищу…

Но как объяснишь это потерявшемуся в мирском зле человеку? Как объяснить ему, что страдать он обречён не за что, а для чего. И не он один, а все.

Да и не нужно ему объяснять, что его страданье – это и её мука. Горе, перемешанное с радостью, которую подаёт Господь. Не нужно объяснять, что народ пожинает плоды собственной развращённости, расхристанности. Лучше просто подать ему чашу воды. Омыть его язвы. И молчать в ответ на злобу, клевету, ложь, которые давно стали платой ей за труды. Она привыкла и к этой боли. Уже не отличает этих шипов от других, которыми уснащён её тернистый путь.

Зла не нужно помнить, зло в каждом человеке живёт с пелёнок, оно в крови. А надо, чтоб…

Надо, чтоб страданье было
На пути моём,
Чтобы сердце потопило
Злые страсти в нём…
Пострадай душа довольно,
Муку обними;
Надо, чтобы было больно
Сердцу в эти дни.

«Выскажу слово нагое, глубокое…»

Прошла половина лагерного срока. Татьяну вновь освободили досрочно, но запретили жить в главных городах страны. Она поселилась во Владимирской области, сперва в Юрьеве-Польском, через год в Александрове. Работала в александровской больнице фельдшером. Но с жильём было совсем плохо, и в 1936 году Татьяна обосновалась в подмосковном селе Константинове. Устроилась в аптечную лабораторию при больнице: взвешивала и смешивала лекарственные порошки, разливала в склянки жидкие снадобья, выдавала пациентам.

Почти всё невеликое своё жалованье тратила, как прежде: покупала вещи, продукты для заключённого и ссыльного духовенства, прочего церковного люда. Ни четыре ареста, ни лагерь не могли повернуть в иную сторону её стремления, угасить огонь деятельной любви.

Тем временем антицерковная пропаганда в стране уверенно делала своё дело. Всё меньше людей ходили на церковные службы. Собирать пожертвования становилось затруднительнее: их было мало, да и те прихожане несли для Татьяны тайком. Всё враждебнее к вере делалось нецерковное окружение – в лучшем случае равнодушнее. Главный врач константиновской больницы ещё смотрел сквозь пальцы на её церковность, но нервничал, когда ему доносили, что Гримблит ведёт с больными в палатах разговоры о Боге. Вызывал её к себе в кабинет, заводил туманный разговор о политике Партии, намекал на «соответствующие инстанции» и со вздохом отпускал.

Вместо веры в людских душах поселился страх. Он рождал подозрительность, злобу к «религиозникам». Жить в этой духоте становилось всё тяжелее. Но оставалась и отдушина. Отрадой была переписка со множеством знакомых владык, священников, мирян, отбывавших сроки. Татьяна не только сама дарила им в письмах сердечное утешение, не давала падать духом, но и в ответ получала то же – сторицей. Письма приходили к ней со всех концов страны, из сибирских и среднеазиатских ссылок, просачивались с оказией из ГУЛАГа.

«Родная, дорогая Татьяна Николаевна! – писал из лагеря епископ Иоанн (Пашин). – Письмо Ваше получил и не знаю, как Вас благодарить за него. Оно дышит такой теплотой, любовью и бодростью, что день, когда я получил его, был для меня один из счастливых, и я прочитал его раза три подряд, а затем ещё друзьям прочитывал: владыке Николаю и отцу Сергию – своему духовному отцу. Да! Доброе у Вас сердце, счастливы Вы, и за это благодарите Господа: это не от нас – Божий дар. Вы – по милости Божией – поняли, что высшее счастье здесь – на земле – это любить людей и помогать им…»

Священномученик Иоанн (Пашин), епископ Рыльский, викарий Курской епархии