Святая Олимпиада и другие диакониссы древней Церкви

– Подойдите, дочери мои, и слушайте меня внимательно. Что касается меня самого, чувствую, что все кончено: мой путь совершен; быть может, вы не увидите более лица моего. Даю вам одно только поручение… кто-нибудь, возведенный на этот престол с общего согласия, без происков и властолюбия, будет моим преемником; покоритесь ему, как бы мне самому, ибо Церковь не может оставаться без епископа. Заслужите тем милосердие и поминайте меня в своих молитвах.

Женщины, слушая его, бросились к его ногам… обливая их слезами. Тогда, подозвав одного из священников, следовавших за ним, он сказал:

– Удали их, чтобы их скорбь не возбудила народ.

Прощание кончилось»⁵⁰. Иоанн Златоуст покинул храм Святой Софии. «Ангел Церкви, – говорит Палладий как очевидец этой сцены, – удалился с ним»⁵¹.

В самую ночь отъезда святителя в храме Святой Софии неизвестно по какой причине вспыхнул пожар: «Раздуваемая ветром, огненная стихия высоко поднялась к небу и, наподобие радуги изогнув свой всепожирающий исполинский язык, зажгла палату сената. Пожар превратился в огненное море и истребил множество лучших зданий столицы. Все были объяты ужасом и невольно видели в этом бедствии страшный гнев Божий в возмездие за страдания праведника. Но ожесточенные враги святителя и тут нашлись и стали распространять молву, будто пожар произошел от единомышленников Иоанна. Поэтому многие из близких к нему лиц были арестованы градоначальником, который как язычник жестоко пытал мнимых виновников, так что многие даже умерли под пытками, хотя причина пожара так и осталась невыясненной. На архиепископский престол по проискам врагов Златоуста возведен был престарелый брат Нектария, Арсакий (Арзас), а оставшиеся верными истинному архипастырю заклеймены были кличкой “иоаннитов” и подвергались всевозможным гонениям, конфискации имений и ссылкам, пока подобные жестокости не подавили всех, страхом принудив к покорности и безмолвию»⁵².

«Среди этих бедствий мужественно явилась диаконисса Олимпиада, – сообщает нам церковный историк того времени Созомен, – и она не избегла общей участи. Арсакий уже вступил в управление своим спорным архиепископством, когда префект Оптат придал новый вид делу иоаннитов.

Утомившись борьбой со стойкостью мужчин, этот чиновник думал, что легче справиться с женщинами, и прежде всего обратился к тем из них, которые, находясь на служении Церкви, могли знать тайны Златоуста или даже быть покорным его орудием. Я говорю о диакониссах. Первая, призванная им к суду, была Олимпиада, эта знаменитая матрона, столь славная на всем Востоке блестящим происхождением, высотой души и огромным состоянием, которое она издержала на прокормление бедных своей Церкви; к тому же к ней были обращены последние поручения Златоуста перед его отправлением. Прежде нежели поставить ее перед лицом Оптата, приставы провели ее, как бы для искушения, среди орудий пыток, которые в это время палачи приготовляли к делу. Префект, увидев ее, спросил угрожающим голосом, зачем подожгла она церковь Святой Софии.

– Вся моя жизнь, – отвечала она спокойно, – достаточно опровергает подобное обвинение: я была некогда богата, и известно, что все мои богатства были употреблены на построение или украшение храмов Божиих; так не учатся поджигать их.

– Знаю я твою жизнь, – воскликнул в гневе префект.

– Если ты ее знаешь, то сойди с трибунала, где сидишь как обвинитель; пусть нас с тобой рассудят другие.

Скамья же обвинителей была пуста. Смущенный таким присутствием духа префект прикинулся, что его обманули, и не упоминал более об обвинении в поджигательстве, но, придав своему голосу тон притворного сострадания, сказал:

– Я хочу дать совет тебе и всем тебе подобным: вы, женщины, совсем с ума сошли, отказываясь, как вы это делаете, от общения с вашим епископом; ведь ваше поведение повлечет за собой неизбежные бедствия и наказания. Послушайте, поправьте дело, пока не поздно.

Обвинение, очевидно, было изменено: вместо поджога обвиняли теперь в отступничестве и ереси. Эта уловка не ускользнула от проницательного внимания Олимпиады.

– Оптат, – сказала она ему, – разве это справедливо, что, вытребовав меня сюда со множеством народа для обвинения по преступлению, в котором я невинна и в котором не может меня изобличить ни одно свидетельство, ты прерываешь мою защиту, отвлекая меня оскорблениями, не имеющими к нему никакого отношения? Если это – еще новое преступление, в котором считаешь меня виновной, и новое обвинение, которое на меня возводишь, то позволь мне посоветоваться с защитниками, прежде нежели отвечать тебе, ибо если вопреки всякой справедливости и закону я принуждена говорить с тем, с кем не должна этого делать, я по крайней мере узнаю, до какой степени меня обязывают к тому и долг, и совесть.

Префект, не зная, что делать, отсрочил допрос и дозволил ей посоветоваться со своим защитником и потом велел ей возвратиться к решетке. Через несколько времени она вернулась, столь же непоколебимая, как и прежде. Судья приговорил ее к значительной денежной цене[4] и к ссылке.