Святая Русь (Книга 3, часть 7)

- У нас так! - подтвердил Феофан. - Хотя и иных ратоборцев божьих немало на Руси! Теперь вникни, госпожа, вот во что: благодать - Господень дар, благодатию мы спасены через веру, но отнюдь не избавлены от дел, кои Господь предназначил нам выполнять. А дар требует приятия. Человек, созерцая, приуготовляет себя к приятию Господнего дара. И ты, госпожа, и супруг твой равно не вольны в поступках своих, но обязаны творить волю Господа! Стоя перед иконою, православный молящийся сам пребывает в мире том, раскрывает душу, дабы принять запредельную гармонию и неземной свет. Как же тут мочно живописать дам и рыцарей, сады и хоромы, все земное, над чем должно в час молитвы возвысить себя?

Икона, госпожа, - это созерцание Горняго мира, чистое созерцание! А созерцание в православии, - чти блаженного Григория Паламу, как и великих старцев первых веков, - является высшим состоянием духовного совершенства, которым венчается духовное делание.

Прямая перспектива уводит взгляд вдаль. Обратная - возвращает к себе. Именно она позволяет творить умную молитву, приводя к молчанию все чувства свои. Католики же, напротив того, как уже сказал Даниил, взывают к чувствам, радуют или страшат, обращаясь к душевному человеку, но отнюдь не к духовному!

Да, госпожа! Да! В мире есть и чувства, и вожделения, и ярость, и гнев, и утехи плоти. Но живопись храма уводит нас к надмирному. Иконописец являет зримый образ идеального мира. Пото и лица в иконе светоносны суть!

Ты, госпожа, поставлена днесь выше всех. Помысли, однако, велика ли ты перед Господом? И не паче ли всех долг, ложащийся на тебя? Человек раб совести своей, вот как мы понимаем служение Господу! Смысл смирения в господстве человека духовного над душевным и плотским.

Пото же не пишем на иконах и хором, подобных земным дворцам. Они всегда сзади, а действователи всегда впереди них, на воле и на свету. Ибо "свете тихий" являет себя заглавным в иконе. Он - исток и начало. Он дает жизнь, спасает из тьмы и несет нам благую весть!

Красиво, по-нашему, то, что причастно Высшей Красоте, так полагаем мы, православные!

Еще вопроси, госпожа, почто на наших иконах нету тени? А фряги так пишут, что и на золотом венце, на сиянии (!), отражена тень, падающая от головы святого воина. Вникни: тень на свете, на самом ясном, на Фаворском свете, - уму непостижимо! Наш мир, мир иконы - это мир света, мир без тени!

Такожде и тело живописуем мы инако. Можно сказать, бестелесное тело, тело, преображенное духовно, лишенное земного, плотского, греховного естества. Воззри! Глаза и персты! Плоть уже не та ветхая, что, как старое платье, остается от нас, когда мы уходим туда, но преображенная миром запредельного! Вот что есть наша православная икона! И зрящий ее стоит пред лицом Бога живого, Бога ревнующего и милующего! Зрящий ее со всею силой души восходит ко Господу! И прав Даниил, не надобно слов! Взгляни и восчувствуй! Предстатель, преданный Господу, лучший из даров, даримых в мире сем!

Софья уже давно перестала улыбаться. Расширенными глазами глядела она на икону, на руки, одновременно притягивающие и отдаляющие, на и вправду тонкостные персты Марии, глядела в задумчивые, надмирные глаза. Матери Божией и потихоньку отодвигалась вспять. Она вся была земная, тутошняя, и то, к чему гречин-изограф заставил ее сейчас прикоснуться хотя краешком существа, почти раздавило ее. Ей еще долго предстояло понимать и принимать русичей, и не ясно, поняла ли и приняла ли она целиком то, что открылось ей днесь! Однако сын Софьи, Василий Темный, сумел отвергнуть Флорентийскую унию, грозившую молодой Московской Руси поглощением воинственным Западом, ревнующим и тогда и теперь растоптать Русь, как были растоптаны юная Литва и древняя Византия.

Воротясь, скидывая тяжелую торжественную оболочину и рогатый головной убор, Софья произнесла обрезанным, почти беззащитным голосом:

- Начинаю понимать, почто русичи не приемлют католического крещения! - И прибавила, недоуменно вздергивая плечи: - Они все у тебя такие?

- Или я у них! - отмолвил Василий, усмехаясь. - Вишь, учат меня, как што понимать. То и добро, што учат! Мне коли, к примеру, принять веру чужую, хоть католиком стать, хошь бесерменином али жидом - и вси тотчас отступят от меня! У нас не как на Западе. Русский князь должон быти первый в вере тверд! Тогда он и князь! Ты меня прошала, помнишь, тогда, в Кракове? Ну вот! И Сергия игумена не замай! Такие, как он, - святее святых, исток всего! Пото и Русь святая!

Софья вдруг нежданно заплакала.

- Ты меня не любишь! - бормотала она сквозь рыдания. - Ты не защитил, не вступился за меня совсем!

- Донюшка! - отвечал Василий, обнимая и стискивая ее вздрагивающие плечи. - Будь токмо сама со всеми, и все полюбят тебя!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ