Святая Русь. Подлинная история старообрядчества

О своих хождениях Касьян рассказывает вдохновенно: «Ведь я мало ли куда ходил! И в Ромен ходил, и в Синбирск – славный град, и в самую Москву – золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Цну-голубку, и на Волгу-матушку, и много людей видал, добрых хрестьян, и в городах побывал честных». Упоминаемые берега Оки и Волги, Москва и Симбирск – те места, где особая комиссия, расследовавшая дело скрытников, обнаружила многочисленных ревнителей страннического учения…

Но сердечная мечта бегуна побывать на теплых морях, в благословенном Беловодье, где «живет всяк человек в довольстве и справедливости», где на деревах с серебряными ветками и золотыми яблоками сидит «птица Гамаюн сладкогласная».

Немногими словами, полунамеками Касьян раскрывает автору смысл страннического учения – истинный христианин должен ходить по миру в поисках правды, отрицая существующий порядок вещей: «Много других хрестьян в лаптях ходят, по миру бродят, правды ищут… А то что дома-то, а? Справедливости в человеке нет, – вот оно что». Справедливость, вот идеал бегуна: «Справедлив должен быть человек – вот что! Богу угоден, то есть».

Старообрядец Касьян, чудаковатый, тихий, смиренный – живая иллюстрация, созданная Тургеневым к евангельским словам: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное… Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю… Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5, 3–8).

Бродский писал: «Образ Касьяна-странника поразил Тургенева тем, что в крестьянине он нашел созвучные настроения собственным, глубоко интимным переживаниям»[430]. Впрочем, классика интересовала не только психология старообрядчества, но и его культура, его современное состояние.

Тургенев был внимательным читателем «Жития» протопопа Аввакума, впервые изданного в 1861 году. Ценя сочинение «огнепального протопопа», писатель признавался: «Житие протопопа Аввакума – вот книга! Груб и глуп был Аввакум, порол дичь, воображал себя великим богословом, будучи невеждой, а между тем писал таким языком, что каждому писателю непременно следует изучать его. Я часто перечитываю его книгу»[431].

А в конце 1860 года, когда русское общество было взбудоражено слухами о грядущей отмене крепостного права, Тургенев в Париже составил от имени «всех подданных» обращение к императору Александру II с определенными политическими требованиями. Среди испрашиваемых у государя «разумных свобод нашему отечеству» есть и такое: «Мы просим… уравнения раскольников с прочими подданными». Однако это благонамеренное обращение так и не дошло до царя.

Даже за границей Тургенев следил за новыми изданиями о староверии. Например, в письме из Баден-Бадена к критику Павлу Васильевичу Анненкову он просил прислать статьи «Современные движения в расколе» профессора Николая Ивановича Субботина (письмо от 1 марта 1866 г.).

Субботин придерживался устоявшихся официальных взглядов на староверие и видел в нем только «зловредный раскол». Но во времена Тургенева в русской историографии намечается важнейшая переоценка старообрядчества.

Первым ученым, по-новому взглянувшим на древлее благочестие, был Афанасий Прокофьевич Щапов, увидевший в нем не «суеверие», а народную оппозицию государству, выступление общинного самоуправления (земства) против крепостного права и самодержавия.

Лесков в очерке «Печерские антики» нелицеприятно, но верно писал о Щапове, «который о ту пору прослыл в Петербурге историком и, вращаясь среди неповинных в знаниях церковной истории литераторов, вещал о политических задачах, которые скрытно содержит будто наш русский раскол. Щапов стоял горой за то, что раскол имеет политические задачи, и благоуспешно уверил в этом Герцена»[432].

Субботин также критически отзывался о книгах Щапова: «Автор не имел, да и не мог иметь надлежащих сведений о расколе, а взгляд его на раскол – совершенно произвольный, не из существа дела извлеченный».

По мнению Лескова, «мечтательные изъяснения» Щапова принесли старообрядчеству «существенный вред». Действительно, Александр Иванович Герцен и его единомышленники (Огарев и Кельсиев), увлеченные теорией Щапова, порочили верноподданническую репутацию староверов, втягивая их в сношения с политической эмиграцией.

По некоторым данным в XIX веке древлему благочестию следовало до трети всех великороссов. В руках купцов-староверов были сосредоточены миллионные капиталы, промышленность и торговля. А в руках многочисленных казаков-староверов всегда было наготове оружие.

Герцену казалось, что умелая пропаганда превратит старообрядческую массу в мощную силу, способную на «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Думая найти в древлем благочестии сочувствие к революционному движению, эмигранты пытались наладить связь с российскими и зарубежными староверами и даже издавали для них в Лондоне газету «Общее вече».