Святилище

— Вам будет удобнее в вашей собственной квартире, — по-доброму сказал он.

— Я и так нахожусь в ней, — пробормотал мужчина.

Его глаза сверкнули, и бутылки снова наполнились мутной, неясной жидкостью. Он поднёс бутылку к губам и стал отчаянно глотать. Казалось, он даже не заметил, как Малачи поднял его, отнёс к лестнице и осторожно опустил на верхнюю ступеньку.

Как только дверь за ним закрылась, Малачи вернулся к своим делам, как будто занимался этим постоянно.

— С Мазикиным твоя главная забота — держать их зубы подальше от себя. Это одна из причин, почему мы носим доспехи на предплечьях и голенях, это довольно эффективно, если ты хочешь блокировать укус. Но не забудь про их ногти — они мерзкие. Не ядовитые, как зубы, но если ты поцарапаешься, то заразишься, и это будет плохо.

Я потёрла тыльную сторону ладони, в которую Сил впился ногтями. Слава Богу, Рафаэль был поблизости и исцелил меня быстро. Малачи повернулся и задрал рубашку. Четыре толстые зазубренные линии тянулись по диагонали от рёбер к пояснице. Я съёжилась. Он оглянулся через плечо и мрачно улыбнулся.

— Джури, — сказал он. — Это был тот единственный раз, когда он застал меня без нагрудника. Мы с ним много раз встречались до той ночи в переулке.

— То же могу сказать и о себе.

Я скрестила руки на груди и сжала их.

Что-то яростное сверкнуло в глазах Малачи.

— Он говорил с тобой. Он сказал, что ты…

Я подняла руки, жестом прося его замолчать, не желая снова слышать эти слова.

— Да. Наверное, он видел меня, когда я бывала здесь раньше. Как призрак. Он узнал меня. И, похоже, он был очень рад меня видеть.

"Во плоти", — прошептал тогда Джури.

Я вздрогнула и отвернулась от Малачи. Это никак не помогало мне быть сильной. Мне нужно было взять себя в руки.

Голос Малачи был нежен, когда он заговорил:

— Ты спасла меня той ночью, ты знаешь. Спасибо, что лишила его окончательной победы.

Я медленно обернулась.

— Анна сказала, что ему нравится насмехаться над тобой на твоём родном языке, что он крадёт тела людей, которые говорят по-словацки, именно для этого.

Малачи попятился назад, изучая поверхность крыши, её опору и сцепление с ней.

— По правде говоря, словацкий не мой родной язык. Это был язык, на котором говорили в городе, где я жил.

— Подожди-ка, а на скольких языках ты говоришь?

Он прикусил губу и посмотрел куда-то в сторону. Я видела, что он пытается сосчитать их всех.

— Я говорю на семи языках. И я знаю много-много непристойных слов ещё примерно в двенадцати, благодаря Михаилу.

Внезапно я почувствовала себя очень молодой и необразованной, но продолжала настаивать, желая узнать о нём побольше.

— А какой твой родной язык?

— У меня их два, вообще-то. Идиш — от отца, цыганский — от матери, — он рассмеялся, и я почти ощутила его горечь. — Ты можешь лишь представить, каково это было быть цыганским евреем, когда нацисты пришли в Братиславу. Не то чтобы это было легко и раньше, но стало гораздо труднее.

— А какой была Братислава, когда ты рос?

Я не хотела признаваться, что даже не знаю, в какой стране находится этот город.

Он наклонил голову и посмотрел на меня прищуренными глазами.

— Ты что, Лила, тянешь время?

Я отступила на шаг, увидев выражение его лица.

— Ничего подобного. Просто интересно. Ты просишь меня начать надирать тебе задницу прямо сейчас? Ты должен был просто сказать мне об этом.

Он низко присел, и я напряглась, чтобы не отступить снова. Я вздрогнула, и это вызвало причудливую улыбку на его лице.

— Расслабься. Просто делай то, что тебе подсказывает инстинкт.

"Тогда я бы поцеловала тебя, а не дралась с тобой".

Мои воспитанные, взрослеющие мозговые щиты разрушили гормональную вечеринку и приказали мне контролировать себя. Это вызвало громкий умственный спор, который отвлёк меня от его приближения. В следующую секунду он был на мне, протягивая когтистые руки, имитируя атаку Мазикина. К счастью, мне удалось нырнуть под его руку, развернуться и нанести резкий удар по почкам.

— Ого, — сказал он, довольным голосом, потирая спину. — Это было прекрасно. Попробуй ещё раз.

Следующий час или около того был невероятно весёлым. Утомительным, но весёлым. На этот раз он дал мне меньше инструкций, придерживаясь некоторых основных принципов, вместо того чтобы сказать мне, что именно делать. Он был беспощаден в оригинальности своих атак, но мягок в их исполнении. Он не хотел причинять мне боль, но хотел, чтобы я сопротивлялась и делала это грязно.

— Ты слишком долго ждёшь, чтобы прикончить меня, — пожаловался он. — Ты всегда стоишь рядом и смотришь, как я отреагирую. Ты сделала то же самое с теми двумя женщинами Мазикинами. Не допускай этого, если на тебя снова нападут. Продолжай сражаться, пока они не перестанут двигаться, когда ты их ударишь. Только тогда ты перестаёшь драться.