Святитель Феофан Затворник и его учение о спасении

Благоустройство и монастырская тишина подействовали очень благотворно на душевное состояние подвижника, и он совершенно успокоился от жизненных треволнений, неизбежно связанных с деятельностью епархиального архиерея. Он охотно принимал к себе посетителей — родных и почитателей, искавших его духовных советов, вразумлений и наставлений; выходил из келии на прогулку, а иногда, хотя весьма редко, и выезжал. В 1871 году он совершил даже освящение храма на Екатерининском заводе и при этом произнес превосходное слово о назначении храма вообще и, в частности, новозданного. Есть также известие, что святитель Феофан ездил однажды из Выши в Тамбов, где служил и пробыл неделю.

Конечно, трудно было на первых порах совершенно отрешиться от мира, и были сильные порывы к возвращению в него. Тогда‑то возникла у святителя мысль снова занять кафедру. Но это были только временные, преходящие состояния, неизбежная дань обычной слабости человеческой природы перед полной победой над ней. Сознание долга скоро одержало верх, и колебания сменились настроениями иного рода. При подвигах поста и молитвы и при постоянных научно–литературных трудах все это быстро прошло. По крайней мере, в 1870 году, по свидетельству очевидца, епископ Феофан «настолько уже свыкся со своею жизнью на Выше, как будто с малолетства там поселился» [196, с. 502).

Когда в 1872 году начальство предложило ему принять в управление Московскую епархию, а потом в этом же году предлагало ему заседать в судном отделении Святейшего Синода, — он отказался от того и от другого. 15 марта 1872 года святитель Феофан писал Н. В. Елагину: «Ну — порешил с белокаменною. Моя красавица погибла. Ну — и adieu! О сем писал к самому владыке, уверял его, что мне на Выше крепко хорошо, как и в самом деле есть. Уж он сказал через Аскоченского, что принимает в резон мой отказ. И следовательно, это дело должно сойти в архив. Но он затягивает речь о том, чтобы привлечь мою милость сидеть в судном отделении Святейшего Синода — От того только пером отказывался, а от этого и руками и ногами. Боже, избави от такой напасти. Случится быть у владыки, пожалуйста, уверьте его, чтоб он не только не давал сам такого распоряжения, но перебил бы и всякого, кто бы вздумал завесть о том речь. Владыка думает, что я на Выше скучаю, а мне здесь так любо, что не знаю, где может быть так хорошо. Что заявлял на епархию, — то заявляло не желание, а готовность изъявить покорность Святейшему Синоду, от чего и теперь не отказываюсь. Но совсем не по желанию епархии, а по другим расчетам, которые остаются в секрете» [144, с. 39–40].

Как ни мало уделял времени преосвященный Феофан сношениям с внешним миром, и в частности приему посетителей, но все же это отвлекало его от главного дела, ради которого он пришел на Вышу. Он ясно увидел, что то и другое несовместимо. И тогда явилась мысль о полном затворе, которая, впрочем, осуществилась не вдруг. На подобный подвиг нельзя было решиться без надлежащей подготовки и предварительных опытов, и последние были сделаны.

Сначала святитель провел в строгом уединении Святую Четыредесятнйцу, и опыт был удачным. Об этом своем решении он писал 3 марта 1873 года одной почтенной особе в Тамбове: «Нынешний пост я положил не показываться людям и к себе никого не принимать. Две недели прошло хоть не без нападков, но те легки были. Как налетела N., и не знал, что делать. Насилу устоял, на волоске было мое упорство. Все‑таки устоял… Если Бог благословит так хорошо протерпеть до Пасхи, то и навсегда так будет. Или по крайней мере от Пасхи до Пасхи» [134, с. 41]. Потом он уединился на более продолжительное время — на целый год, после чего уже бесповоротно был решен вопрос о полном затворе.

«На Пасху я служил с братиею, — сообщает святитель Феофан, — но потом опять на старые лады воротился. Ишь — разлакомился! — что делать — надо потерпеть. Грехов много. Мне, однако же, нескучно» [148, с. 638].

Подвиги святителя Феофана в затворе

После пасхальных дней 1872 года епископ Феофан, раздав все свое имущество бедным, начал вести затворническую жизнь. Он прекратил всякие сношения с людьми, перестал ходить на богослужение с братией и затворился в отдельном флигеле. С этого времени он принимал к себе только настоятеля пустыни, духовника игумена Тихона и келейника отца Евлампия. Со всеми другими, кто жаждал его духовного руководства, он сносился только письмами.

Часто и в письмах он напоминал собирающимся посетить его о своем затворе: «Вы желали на Вышу. Ворота нашей обители отворены для всех; мои же двери для всех заперты. Я не могу никого принимать и не принимаю» [134, с. 22,252]. «Меня видеть никому не полезно. Поэтому я наотрез всем отказываю, хотя иногда бывает это очень горько» [133, с. 129–130]. «Когда зароют в могилу, тогда приходи, кто хочет, и поклончик положи» [132, с. 37].

Настоятель архимандрит Аркадий снабжал святителя–затворника всем необходимым и «стремился к тому, чтобы предоставить полное спокойствие, чтобы ничто не мешало и не тревожило его» [170].