Святитель Григорий Богослов

Перейдем к Григорию Богослову. Посвященный при самом рождении своей благочестивой матерью Нонной Богу и получивший соответственное данному ею обету домашнее воспитание[997], св. Григорий свой природный ораторский талант развил и усовершенствовал в лучших школах того времени и таким образом, по выражению Небе, сделался „красноречивейшим провозвестником Евангелия на греческом языке“[998]. Всего от Григория Богослова сохранилось сорок пять Слов, но два из этого числа (4-е и 5-е — обличительные на царя Юлиана) собственно представляют собой полемические сочинения в форме слов[999].

„Памятовать о Боге необходимее, нежели дышать“, — сказал св. Григорий[1000], и многие из его Слов всецело посвящены именно раскрытию догмата о Святой Троице, в опровержение вооружавшихся в то время против правого учения о Боге еретиков: ариан, евномиан, духоборцев и др. Догмат о троичном Боге составляет сущность его проповеднической деятельности[1001]. Ему посвящены следующие Слова: 20-е „О поставлении епископов и о догмате Святой Троицы“, пять Слов о богословии (с 27 по 31), 33-е — „Против ариан и о самом себе“ и 35-е — „На память мучеников и против ариан“. Соответствие этих слов догматического содержания запросам того времени вне всякого сомнения, так как обсуждение богословских вопросов и нескончаемые споры на отвлеченно-догматические темы обратились в страсть, и св. Григорий вынужден был обличать безвременность и неуместность богословствования и несоблюдение меры в этом отношении[1002]. В Слове 39, „на святые светы явлений Господних“ святой отец вооружается против языческих праздников и таинств, „обманчивых и неблагообразных“, которые могли привлекать внимание верующих и действовать на них развращающим образом[1003]. В Слове 40, „На Святое Крещение“, обличаются, как и у св. Василия Великого, откладывавшие таинство крещения до старости. В Слове 32 св. Григорий дает наставление „о соблюдении доброго порядка в собеседовании и о том, что не всякий человек и не во всякое время может рассуждать о Боге“. Современники святого отца, имевшие, как видно из этого Слова, непреодолимую склонность к учительству и к религиозным спорам, стремление к проникновению в непостижимые тайны боговедения, без сомнения, нуждались в наставлениях этого рода.

У св. Григория, как человека, более склонного к отвлеченному богословско-философскому мышлению, мы встречаем мало поучений нравственно-практического характера в строгом смысле; однако он не оставляет без обличения выдающихся недостатков и пороков своего времени, даже и в своих Словах догматико-полемического содержания не упуская из виду жизненно-практической цели проповеди[1004]. В особенности святого отца занимают и беспокоят нестроения в церковном клире. Он касается в своих Словах непорядков при самом избрании и посвящении епископов, обличает их за споры о первенстве. Вот как описывает он недостойных служителей Церкви, деятельность которых могла приносить только вред: „Вчера святотатцы, а ныне священники, вчера не смевшие приступать к святыне, а ныне тайноводители, устаревшие в пороках и новоявленные в благочестии… им больше надобно приносить жертв за себя, нежели о людских невежествиих (Евр. 9:7)“[1005]. Обличая недостатки клира, святой отец не щадит духовных сановников и даже с особенной силой вооружается против них; он мужественно выступает против недостойных служителей алтаря, не подготовленных к великому служению и происками достигших высокого положения в Церкви; он является беспощадным обличителем безумной роскоши и распущенности нравов высшего духовенства. В Слове 42, „прощальном, произнесенном во время прибытия в Константинополь ста пятидесяти епископов“, св. Григорий противопоставляет себя тем предстоятелям церквей, которые без меры были преданы роскоши: „Может быть, и за сие будут порицать меня (ибо уже и порицали), что нет у меня ни богатого стола, ни соответственной сану одежды, ни торжественных выходов, ни величавости в обхождении. Не знал я, что мне должно входить в состязание с консулами… которые не знают, куда расточить свое богатство… Не знал, что и мне надобно ездить на отличных конях, блистательно выситься на колеснице, что и мне должны быть встречи, приемы с подобострастием, что все должны давать мне дорогу и расступаться предо мною, как перед диким зверем, как скоро даже издали увидят идущего“[1006]. Так мог говорить только тот, кто сознавал свою правоту, свою свободу от приманок чувственности и суетности, кто ревновал о славе Божией и заботу о вечном спасении своих пасомых считал своим священным долгом.