У главного врача Ташкентской горбольницы Войно-Ясенецкого обращение на пастырский путь было не менее резким и бесповоротным. И по-настоящему смелым. Попробуем представить, что происходило в Ташкенте в 1920-е годы. Марк Поповский писал: «По всему Туркестану разыскивали тех, кто имел отношение к прежнему строю… Для “бывших” не было оправданий. Их расстреливали без суда. Комиссар одного из полков Красной армии в Ташкенте похвалялся: “Я здесь числюсь Малютой Скуратовым. И веду себя как Малюта Скуратов”».
Конечно, к числу «бывших» принадлежали все верующие и в первую очередь пастыри Церкви. В инструкции ВЧК, принятой 1 декабря 1918 года, уездные ЧК должны были поддерживать связь с «надежными партийными товарищами, которые дают им сведения о контрреволюционной агитации кулаков, попов и прочих белогвардейцев, пристроившихся в деревнях». Вот что писал Ф.Э. Дзержинский, председатель ВЧК, своему сотруднику М.Я. Лацису в декабре 1920 года: «…Мое мнение: церковь разваливается, этому нам надо помочь, но никоим образом не возрождать ее в обновленной форме. Поэтому церковную политику должна вести ВЧК… Лавировать может только ВЧК для единственной цели разложения попов». В ответ в 1920 году архиереи, покинувшие Россию, образовали в Константинополе Высшее церковное управление за границей, а в 1921-м – созвали первый Всезарубежный русский церковный собор.
Что же делал в это время профессор Войно-Ясенецкий? Он начал посещать собрания церковного братства и, как сам писал, «часто бывал на этих собраниях и нередко проводил серьезные беседы на темы Священного Писания». Уже тогда его дар проповедника был замечен.
Вскоре на церковном съезде он произнес пламенную речь в защиту Церкви. Святитель Лука писал: «Когда возникла недоброй памяти “Живая Церковь”, то, как известно, везде и всюду на епархиальных съездах духовенства и мирян обсуждалась деятельность епископов и некоторых из них смещали с кафедр. Так, “суд” над епископом Ташкентским и Туркменским происходил в Ташкенте в большой певческой комнате, очень близко от кафедрального собора. На нем присутствовал и я, в качестве гостя, и по какому-то очень важному вопросу выступил с продолжительной, горячей речью…»
После этого и состоялся его разговор с епископом Ташкентским и Туркестанским Иннокентием, во время которого владыка сказал: «Доктор, Вам надо быть священником!» И так же, как первые апостолы, не сомневаясь, бросили все и пошли за Христом, профессор Войно-Ясенецкий с готовностью ответил: «Хорошо, владыко! Буду священником, если это угодно Богу!»
В начале февраля в больничном коридоре появился высокий худой священник в черной рясе, с крестом на груди, в котором сотрудники узнали главного хирурга. Он прошел в операционную, облачился в белый халат, стал мыть руки, и как вспоминала одна из медсестер, «никто в отделении не улыбнулся, никто не посмел задать вопросы, не имеющие отношения к больничным делам. И сам он не спешил объясняться. Только ассистенту, обратившемуся к нему по имени-отчеству, он ответил глуховатым, спокойным голосом, что Валентина Феликсовича больше нет, а есть священник отец Валентин». И далее отец Валентин жил в соответствии с этим духовным званием, взвалив на свои плечи всю меру ответственности, связанной с ним, как крест Христов.
Очень скоро он принял монашество с именем Лука, стал епископом. И, как истинный монах, отказался от всего земного. Он оставил своих детей на руках операционной сестры Софьи Сергеевны Белецкой.
Святитель писал, что принял это как волю Божию: «Я читал сто двенадцатый псалом, начало которого поется при встрече архиерея в храме… и последние слова псалма поразили и потрясли меня, ибо я с совершенной несомненностью воспринял их как слова Самого Бога, обращенные ко мне: “Неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях”. Господу Богу было ведомо, какой тяжелый тернистый путь ждет меня, и тотчас после смерти матери моих детей Он Сам позаботился о них…»
Принимая священство, монашество, потом епископский сан, профессор Войно-Ясенецкий прекрасно сознавал, что отказывается не только от семейной жизни, но от научной карьеры, материального благополучия, а также от личной свободы, кладет свою жизнь на алтарь, как жертву Богу.
«За имя Христово гонение претерпевый…»