Святое дело

Нина отрицательно покачала головой.

— И притом вся ли вина падает на мужа? Не справедливее ли часть вины отнести на свой счет?

— Не знаю…

— Нельзя забывать, что он работает. И много работает, с душой.

— Разве я против этого? Но почему он ко мне без души относится? Я ведь тоже живой человек! Почему он находит время для писем родителям ефрейтора Савичева, Рябова, а для меня нет ни минуты? Он все делает только для службы. И женился, наверное, тоже «для пользы службы».

— Его служба — это служение Родине, — строго сказал Иван Павлович, сам чувствуя, что фраза эта сейчас не ко времени.

— Иван Павлович! Иван Павлович… Почему же я должна служить не Родине, а только Сергею Стрельцову? Почему?

Стрельцов с трудом передвигал ноги по вязкой и скользкой дороге. Этот путь от стрельбища до казарм он проделывал сегодня в четвертый раз. Утром отправился, чтобы лично дать указания по установке мишеней. Потом возвратился в полк, выписал патроны. В одиннадцать снова был на стрельбище, со всей батареей. Он сам ходил к мишеням проверять результаты стрельбы и к концу занятий настолько устал, что даже улыбкой не выразил своего удовлетворения. Все отстрелялись на «хорошо» и «отлично».

Со стрельбища батарею повел лейтенант Краснов. Стрельцов пошел сзади и постепенно отстал. Теперь он был один. Внимание его привлек одинокий куст у дороги. На тощих ветках каким-то чудом уцелело несколько прошлогодних листьев. Они были грязно-пепельного оттенка, совершенно безжизненные и производили впечатление никчемных и лишних, но держались еще довольно крепко. И только там, где обозначились почки новых листьев, отжившие опали на влажную землю.

Когда Стрельцов добрался домой, погода резко изменилась: небо потускнело, набежали тяжелые тучи, полил первый весенний дождь.

Стрельцов поднялся на второй этаж и осторожно двинулся по длинному коридору, в который выходило около полутора десятков дверей офицерских квартир.

На табуретах шипели примусы; голубоватое пламя, придавленное кастрюлями и стиральными баками, подрагивающим бледным светом освещало коридор. На весь дом, бывшую казарму, было две кухни, и неприхотливые, привыкшие ко всему офицерские жены хозяйничали где только можно было.

«Бум-м!» — прокатилось по коридору.

Стрельцов вполголоса чертыхнулся. «Опять это проклятое корыто!»

Висевшая на стене железная лохань слабо качнулась еще несколько раз и затихла.

Добравшись наконец до своей двери, Стрельцов вошел в комнату, медленно вытер сапоги и начал раздеваться.

— Когда ты научишься бесшумно проходить по коридору? — спросила Нина, не поздоровавшись.

Стрельцов молча снял шинель, повесил на вешалку, но шинель шлепнулась на пол. Он поднял ее и бросил на стул.

— Вешалка оборвана! Сколько раз говорил!..

— Забываю.

— Забываешь, — сумрачно сказал. Равнодушие Нины задело его. Но он был слишком утомлен, чтобы затевать ссору, и лишь ворчливо упрекнул: — Вообще, ты последнее время многое забываешь. Смотри, какой у нас беспорядок.

В комнате в самом деле было неуютно, хотя пол был недавно вымыт.

— Тебе разве не все равно, что у тебя дома?

— Старая песня, — отозвался лениво. — Скоро обед?

— Скоро, — отрезала Нина и вышла из комнаты.

Зазнобило, он подошел к дивану и лег, спустив ноги на пол.

Возвратилась Нина, всплеснула в ужасе руками.

— Сергей! — в голосе ее задрожали слезы. — Что ты наделал! Встань! Я целый час наглаживала, а ты!..

Стрельцов приподнялся, вытащил из-под себя измятую дорожку.

— Не заметил, — равнодушным от усталости голосом сказал в оправдание.

— Ты никогда не замечаешь моих трудов, да и не считаешь за труд все, что я делаю.

Она взглянула сквозь слезы на скомканную вышивку:

— Какое свинство!

— Довольно с меня нотаций! Ну, измял, виноват. Нет, мало, нужно еще свиньей обозвать. Мещанка, и больше ничего!

— Как ты сказал? — слезы мгновенно высохли.

— Как слышала, — и отвернулся к спинке дивана.

— Мещанка, говоришь? — Это слово поразило в самое сердце. Она подняла руки, но вдруг опустила их. — Да, конечно, мещанка. Ты прав… — Оглянулась вокруг. — Мещанские заботы, мещанские стремления.

— Только о тряпках и думаешь вместе с Матильдой.

Лицо ее застыло в неправдоподобном спокойствии.

— Только о тряпках… Мне только это и осталось. — Голос звучал ровно и бесстрастно. — Работать не пустил, жизнью моей не интересуешься.

— Мои дела тебя тоже не интересуют, — глухо отозвался Стрельцов.

— И это верно, — прежним тоном продолжала Нина. — Ты превратил меня в домашнюю мебель.

— Ерунда! У каждого свои обязанности. Я занят на службе, ты — дома, обеспечиваешь, так сказать, мне нормальные условия.

— Да, да. Ты Родине служишь, я — тебе.

— Твой труд тоже на пользу, — назидательно сказал он и повторил слышанную где-то фразу: — «Семья — это тыл».

— Тыл… Какой я тыл? Затылок я твой. И ты его никогда не видишь. С тебя довольно, что он есть.

— Ты дашь мне отдохнуть или нет?

— Дам. Скажу лишь несколько слов. Мещанки любят иногда посудачить, поболтать.

Стрельцов вскочил с дивана:

— Что ты хочешь?