Святое дело

Проводник уверенно вел меня по петляющим тропкам мимо бесчисленных землянок, врытых в крутой правый берег. В глубокий Банный овраг, казалось, целиком ссыпали фронтовой поселок, с блиндажами, кухнями, медицинскими пунктами; группы раненых, ожидающих эвакуации; косые штабеля ящиков с боеприпасами; кучи оружия, собранного для отправки в тыл.

Наконец выбрались наверх. Сгоревшие остовы железнодорожных составов. Развалины, воронки, предательски замаскированные черным снегом.

Местами наш маршрут простреливался снайперами-пулеметчиками, и Саркисян своевременно предупреждал неизменной фразой: «Нэ зэвай!»

За полночь добрались до полуразрушенного дома с уцелевшей табличкой «ул. Герцена».

Через пролом в стене проникли в темный коридор, затем очутились в комнате, тускло освещенной двумя лампами из сплющенных гильз.

Рядом с железной печкой за столиком от ножной швейной машины склонился над планшетом черноволосый капитан в накинутом на плечи полушубке. Он живо вскочил навстречу:

— Ильин? Здорово! Как дошел, нормально? Раздевайся, у нас тепло. Есть будешь?

— Спасибо, я…

— Ладно, заваливайся, утром поговорим.

Как я благодарен Бабичеву! Мне и в самом деле только бы лечь, ослабить ремни, сбросить промокшие валенки. Упарился я, выдохся…

— А вы, товарищ гвардии капитан?

— Посидеть надо, обмозговать кое-что.

Три кровати, сдвинутые вплотную, образовывали нары; поперек, укрывшись полушубками, спали двое. Я с наслаждением высвободил ноги из валенок.

— Может, все-таки поешь, Ильин? Тебя как зовут?

— Костя.

— А то сто граммов? Кощихин! — В темном углу вырос, как привидение, высокий солдат. — Покорми гвардии лейтенанта.

Привидение шумно вздохнуло и, укоризненно бормоча, растворилось в темноте. Послышались обрывки фраз: «Не ест, не спит… И чем живет человек?»

— Как там Шитиков?

— Говорят, выкарабкается.

Бабичев улыбнулся.

— «Выкарабкается». Жмак сказал? Все шумит млачлей?

— Шумит.

Бабичев стал расспрашивать об огневиках, интересовался последними новостями дивизиона, полка. Мне было просто и легко, как с хорошим давним знакомым.

Бочка раскалилась так, что засветилась матовым багрянцем.

— Не «буржуйка», а полный империализм! — Бабичев сбросил с плеч дубленый полушубок. На гимнастерке открылся орден боевого Красного Знамени.

Опять выплыл на свет Кощихин; в руке раскупоренная консервная банка и хлеб.

— Еще сахар есть, — сообщил, без малейшего желания принести. О водке даже не вспомнил, да я и не хотел пить, несмотря на усталость, возбужденный одним только сознанием, что наконец в самом Сталинграде.

— Утром блинами угостим, — пообещал Бабичев.

Я вежливо улыбнулся шутке и принялся за консервы.

— А Саркисян где? — вспомнил о разведчике Бабичев.

— Спит, — буркнул Кощихин.

— Поел?

— А то как же.

— Ну, ладно. Закусывай, Костя, и отдыхай. — Он тряхнул головой, запустил растопыренные пальцы в черно-смолистые волосы, мягкие и длинные, отвел их назад, потер виски и опять склонился над планшетом. Затем рассеянно взглянул в мою сторону и с треском бросил целлулоидный артиллерийский круг. — Кощихин!

В темном углу выросла фигура солдата.

— Где сто грамм гвардии лейтенанту?

— Они отказались.

— Да-да, спасибо, — подтвердил я.

— Ну, ладно, — примирительно сказал Бабичев, но все-таки выговорил ординарцу: — Ох, и прижимистый ты, Кощихин!

— Не для себя жмусь, — буркнул тот с обидой.

— Ладно, досыпай.

Вместо деревянного потолка будто стальные листы, и десятки ног беспорядочно топчутся над самой головой. Но разбудил не грохот, а аромат чего-то фантастически вкусного, необыкновенного, давным-давно забытого.

Ни соседей по лежанке, ни Бабичева не было. Рывком уселся, нащупал босыми ногами валенки и замер.

У печки хлопотала женщина в белом переднике. На сковородке потрескивал тонкий круг теста.

Наверное, показалось, что проснулся. Я еще спал: женщина в белом переднике, блин на сковородке — сон.

— Доброе утро, — прозвучал мелодичный голос.

— Здравствуйте…

— Иван Маркович сказали: как поедите, сразу к нему на чердак.

«Наваждение какое-то! Откуда здесь женщина? Какой чердак?»

— Ведерко в углу, умывайтесь.

«Какое там «умывайтесь»!»

— Где чердак?

— Иван Маркович сказали: как поедите — потом.

В мелодичном голосе бездна уважения к Ивану Марковичу и непреклонность.

Торопливо поплескал в лицо холодной водой, вымыл руки и, повинуясь приглашающему жесту загадочной женщины, присел к столику от швейной машины. Кружка с чаем, тарелка с горкой пахучих блинов. Сколько лет не ел их! Сто, не меньше!

Я обжигался блинами и кипятком, а женщина тайком наблюдала за мной.

— Еще напечь?

— Нет-нет, спасибо! Пребольшое спасибо… Извините, не знаю вашего имени.

— Мария.

— Ильин, — представился я, приподнявшись.

— Иван Маркович говорили: вы лейтенант Ильин Костя, вместо Тимы Шитикова. — Мария подавила вздох. — Пойдемте, покажу.

Тем же путем, что и вчера, через пролом в стене, выбрались наружу. Мария показала изрешеченный дом с высокой железной крышей.

— По траншее идите, только пригибайтесь пониже.

Благополучно достиг дома, поднялся по шаткой лестнице на чердак.