Святое дело

Значит, не все население эвакуировано за Волгу. Некоторые остались, как вот Мария с сыном.

— Григорий Иванович!

— Я вас слушаю!

— Научил его Тима, все в солдатики с ним игрался, — с улыбкой в голосе сказала мать.

— А вы ели? — запоздало спохватился я.

— Не беспокойтесь, успею, а Гришенька сыт.

— Я с бабушкой кушал!

— Свекровь с нами, — торопливо уточнила Мария. «Неужели отгадала мои нечистые подозрения?» — Совсем она от слез ослепла. И от землянки, конечно: пятый месяц прячемся.

— Почему же вы не уехали за Волгу?

— Как ее бросить? Всю жизнь с нами. Сколько я уговаривала, просила, плакала. Один ответ: «Где он найдет нас потом?» А муж на глазах под бомбу попал. Ничего не нашли, воронка до воды… Вот и остались, ждем… Второе будете?

Перехватило горло.

— Спасибо. Пойду сменю командира.

Попытался сказать что-нибудь ласковое мальчику и тоже не смог, только вихры пригладил.

— Разрешите остаться?

Я молча кивнул маленькому солдатику, подземному сталинградскому жителю, сироте.

— Одевайся, Гришенька, спать тебе пора, — строго сказала мать.

— Резим?

— Режим, Гришенька.

— Ладно. — Это словечко он явно перенял у Бабичева.

Встретились мы все вместе поздним вечером, перемерзшие, усталые, глуховатые от пальбы и взрывов. Ужинали, потом долго пили сладкий кипяток.

— Спит Гришутка? — спросил Бабичев. — «Резим»?

— Режим, — светло улыбнулась Мария.

— Вот что, Костя, — неожиданно напустился на меня. — Предупреждаю: никаких фокусов с Гришуткой! Тоже забаву нашли, уставу учить. Ему, как и нам, настоящего солдатского и так лиха перепало. Саркисян!

— Здэс, — поднялся разведчик.

— Я просил манку достать или гречки?!

— Просыл, товарищ командыр.

— Почему не принес?

— Нэт, товарищ командыр. Без грэчка старшина злой: «Куда столько продуктов набираешь?»

Бабичев покосился на Марию и оборвал разговор. Он немного, совсем немного навеселе, но я уверен, позовут к телефону, вмиг отрезвеет.

— Где инструмент?

Из-под кровати достали гитару.

— Спой, Мария, а? «Не за дальними морями», ладно? — Настроил гитару, взял аккорд, потом бережно, едва касаясь струн, стал наигрывать незнакомую мне мелодию. — Пой, Мария!

Кутаясь в мужское пальто с поднятым котиковым воротником, она подошла к Бабичеву. Кто-то подставил табурет, но Мария не присела. Длинное пальто; лицо в меховом раструбе воротника печально и задумчиво. Было в ее облике что-то истинно русское: то ли синие глаза с загнутыми ресницами, то ли тонкий, слегка вздернутый нос, то ли ровный овал лица, то ли… Не знаю, что именно, но лицо Марии — лицо русской женщины. Она смежила ресницы и запела. Голос, не сильный, мягкий, раздумчивый, с тонкими, непрерывными, как волны в неторопливой реке, переливами, то усиливался, то замирал до сердечного стона.

В неизвестной мне песне рассказывалось о незадачливом отважном парне, который искал по всему белу свету суженую, свою девушку. Он переплывал синие моря, преодолевал крутые горы, скакал по пыльным дорогам, бродил по лесам. Песня была и старинная, и не старинная, деревенская и городская, все в ней: белогривый конь и быстрый корабль, избы и городские улицы.

Бабичев и солдаты, что здесь давно, вполголоса подхватили припев:

Не за дальними морями,
Не за синими горами,
В нашем тихом переулке
Моя девушка жила.

Замер последний аккорд. Тишина. Каждый утонул в собственных думах, вновь переживая простую и сложную людскую судьбу.

— Отбой, — совершенно трезвым голосом объявил Бабичев и отдал гитару. — Спасибо, Мария.

Она не ответила, слегка наклонила голову с пучком толстой косы.

— Доброй ночи, — пожелала всем и ушла в сопровождении Бабичева, а мы стали укладываться.

Бабичев тотчас возвратился, обзвонил точки и улегся рядом. Когда он разбудил нас, было еще темно.

— По местам. Сегодня будет жарко.

Мы стали собираться на наблюдательный пункт.

— Беляков, дрова для Марии обеспечить.

— Слушаюсь, — протяжно зевнули в темноте.

— Взбодрись, соня!

— Слушаюсь. Только я ведь…

— Ведь, ведь, в лесу ведмедь. Ладно, пошли!

На продуваемом всеми ветрами чердаке неприютно и зябко. Бабичев сразу присел к стереотрубе. Саркисян вполголоса доложил результаты новых наблюдений.

— Ильин, глянь!

Подсвеченное ослабевшей лампочкой перекрестье стереотрубы розовело на фоне одноэтажного кирпичного дома с черными глазницами оконных проемов.

— Под домом хороший подвал. Как только пехота переберется через овраг, я перемещаюсь туда. Ты здесь работаешь. Потом сматываешь все причиндалы и — ко мне.

— Слушаюсь. А как же?..

— Останутся, конечно… Будем заносить продукты, с довольствия не снимем. Куда с безумной слепой бабкой и Гришуткой деваться?

В разгар артподготовки на чердаке появилась Мария с котелками. Бабичев рассвирепел:

— Сколько раз говорил: не лезь куда не просят!..

Кричал грубо, зло. Мария, опустив голову, отмалчивалась. Когда он умолк, спокойно сказала:

— Ешьте, пока горячее. Еще чаю принесу.

— Спасибо, — сохраняя на лице недовольство, поблагодарил Бабичев. — И не ходи ты сюда. Сколько раз говорил!..

Мария, не прощаясь, спустилась вниз.

Капитан возвратился к стереотрубе.

— Цель 110!