Святое дело

Дополнительного целеуказания сигнальными ракетами или световыми знаками никто не потребовал. Кузяев ходил пасмурным: неужели не придали значения его донесению? Если не пришлют бомбардировщики, он сам проберется в немецкий склад! Каким образом — он не знал, не придумал еще, но скопище немецких снарядов и мин должно взлететь на воздух.

В неведении и тревоге прошло еще два дня. Наконец Кузяеву стало известно о полете краснозвездного самолета-разведчика над районом складов.

Кузяев повеселел. Теперь ждать осталось недолго, до ночи. Едва опустились тяжелые сумерки, Кузяев с радиостанцией и тремя автоматчиками отправились поближе к запретной зоне. Могла понадобиться помощь с земли.

Впереди беззвучно взметнулись красные снопы огня, будто разверзлась земля и выплеснула свое раскаленное нутро.

Это было радостное и жуткое зрелище — безмолвное извержение. Оно все ширилось, яростно рвалось в небо.

Прошло несколько долгих секунд, может быть, целая минута, и ночь содрогнулась. Первые мгновения слух еще различал отдельные мощные взрывы, затем все слилось в гневное, клокочущее грохотание.

В обагренное небо вонзились голубые кинжалы прожекторов, но они таяли и терялись в огромном зареве. Казалось, не только земля под ногами, но и небеса пылали над оккупантами.

— Чисто сработано! — с профессиональным восхищением воскликнул кто-то за спиной Кузяева.

— Возвращаться.

Дальше идти было некуда и незачем. Операция свершилась.

Они быстро удалялись на северо-запад, временами останавливаясь, чтобы перевести дыхание и еще раз взглянуть назад. Там буйствовало огненное море.

И еще долго алели в ночи опаленные облака.

Кузяев с трудом высвободил протез из стремени — в лесу пересели на лошадей — и осторожно спустился на землю.

Истерзанный протез, скрепленный кое-как, до крови растирал культю. Кузяев бинтовал ее, но ничего не помогало. Бинты, слипшиеся от крови, доставляли новые муки, когда он отдирал их.

Стиснув зубы, чтобы не выдать острой боли, Кузяев добрался до шалаша и сел на лиственную постель.

Анатолий, ни слова не говоря, куда-то ушел. Возвратился он с Машей, санитарным инструктором в красной косынке на копне шелковистых льняных волос.

Маша склонилась над Кузяевым и с детским состраданием спросила:

— Болит, да?

— Есть малость, — сдавленно произнес Кузяев.

— Ой, да у вас же все в крови! — Она извлекла из пухлой медицинской сумки бинты, пузыречки, ножницы и приступила к перевязке.

Окончив работу, Маша решительно заявила:

— Будем эвакуироваться. Я ставлю вопрос перед товарищем Кожаром.

— А я ему не подчинен, — полушутливо-полусерьезно сказал Кузяев.

— Как не подчинен?

Стоило Маше покончить со своим делом, как она тотчас превращалась в наивную девочку.

— Так вот: не подчинен.

— Он же генерал! Герой Советского Союза!

— И Петя — герой, — сказал Анатолий. — Только Указа еще нет.

— Правда? — встрепенулась Маша. — Ой, как чудесно!

— Отдыхать пора, — оборвал Кузяев. — Иди спать, Маша. Спасибо тебе. До свиданьица.

Оставшись с Ванявкиным один на один, Кузяев сердито выговорил:

— Чего мелешь зря?

— Ничего я не мелю, — озлился Анатолий. — Будь я Председателем Президиума Верховного Совета, давно подписал бы такой Указ.

Кузяев улыбнулся в темноте.

— Давай-ка баиньки, Председатель Президиума, вот что я тебе скажу. И — помалкивай.

— Я и так молчу, — проворчал Анатолий и, обиженно засопев, стал укладываться.

Это было сущей правдой. Иной раз так хотелось выговориться, навспоминаться, помечтать. Но плохой из Анатолия собеседник, лишнего слова не вытянешь. А тут ишь как его разобрало! Председатель Президиума…

С Большой земли прислали специальную радиограмму. Родина благодарила «Сирень 316» и его соратников за отличную боевую операцию.

В конце лета сорок третьего года гитлеровское командование решило обезвредить прифронтовые тылы: передний край войны все ближе подкатывался к Днепру.

Когда немцы перерезали все дороги, Петр находился под Гомелем. С ним было человек десять.

Основные силы остались на правом берегу. Трижды пытались пробиться к своим, но безуспешно.

КОМИССАР

Все попытки соединиться со своими потерпели неудачу. Филя (Кузяев так и не узнал его фамилии) предложил организовать самостоятельный отряд. К тому времени их набралось уже около ста человек. За счет оперативных партизанских групп, возвращавшихся с заданий, за счет людей, бежавших от карателей.

Командование принял офицер, бывший военнопленный, командир партизанской роты Смирнов, немногословный, волевой, напористый человек.

Комиссаром единогласно избрали Петра Кузяева.

Отряду приходилось непрестанно маневрировать, ускользая от преследования разъяренных карателей.

Партизанский отряд доставлял врагу большие неприятности: подрывались на дорогах автомашины с солдатами и грузами, не доходили до места назначения военные обозы, рвалась связь.

Однажды разведка донесла о продвижении большого немецкого обоза. Охрана хорошо вооружена, имеются ручные и даже станковые пулеметы.

У Фили загорелись глаза. «Долбанем? — спросил он Кузяева. — Дело к вечеру, в самый раз».

Боевая профессия Кузяева выработала в нем неторопливость в принятии решения.