Святой Алексей, человек Божий

«Слишком изнеженный воин, – действительно писал Иероним своему другу, – что делаешь ты под кровом родительским? Где вал и ров? Где зима, проведенная под палаткой? Однако Божественная труба прозвучала; вот небесный Вождь грядет на облаках сразиться с миром, а ты, который должен шествовать под Его знаменем, разве среди покоя думаешь ты участвовать в бою? Или из-под прохладной тени противустать солнцу? Нет, тело, привыкшее к тунике, не переносит тяжести лат; голова, покрытая льняным покрывалом, отказывается от шлема; рука, умягченная праздностью, раздирается, держа меч… Но что же, возразишь, разве мы во временах мученичества? О, обольщаешься ты, брат, обольщаешься, если помышляешь, что христианин может и один день провести, не претерпевая гонений; когда ты считаешь себя в безопасности, тогда-то и жди сильнейшего на тебя нападения. Наш враг непрестанно, яко лев, рыкая, ходит, некий кого поглотити, а ты говоришь о мире! Он там, во мраке, как лев в ущелье, подстерегает добычу, и ты в это время предаешься мирному покою! Со всех сторон – с десных, с шуих – огненное вожделение, богатство, сладострастие тщатся изгнать живущего в тебе Св. Духа и осквернить его храм – твою душу… Поверь моему опыту, я, говорящий с тобою, я, – пловец, избегший крушения, могу указать другим подводные камни. На этом житейском море Харибда, т. е. похоть, пожирает нас; Сцилла с улыбающимся лицом готовит смертельные козни добродетели. Весь этот берег враждебный, негостеприимный. Беги! Это море коварно, и затишье его обманчиво; его поверхность, спокойная и блестящая, едва зыблется легким ветром, но оно скрывает в своих недрах бездны, и его спокойствие умножает бури»…

Не то – пустыня! «О пустыня, – восклицает Иероним, – испещренная цветами Христа! Уединение, порождающее таинственные камни, из которых созидается храм великого Царя! Святое убежище, где наслаждаются общением с Самим Богом. Брат, что делаешь ты в мире, ты, который выше мира? Доколе будет тяготеть над твоей головою сень вещественных покровов? Доколе будет заключать тебя дымная темница городов? Поверь мне, не знаю, но вижу здесь более света. Здесь душа, свободная от земных забот, возносится к небесам»…

Но кто же был сам Иероним?

Вот он пред нами – этот великий подвижник и учитель IV века, этот leo rugiens, с чрезвычайно подвижным, нервным лицом и живыми, выразительными глазами, которыми, кажется, он насквозь пронизывает каждого, с ним говорящего, со своей одушевленной, громоноснои речью, муж души пламенной, сильной и суровой, но раздражительной… Родом из Стридона, близ пределов Далмации и Паннонии, сын богатых родителей, он в Риме в юности усердно изучил сокровища классической мудрости, к которым сохранил любовь до конца своей жизни, несмотря на свой строгоаскетический образ мыслей. Некогда, во время тяжкой болезни снилось ему, что он поставлен пред престолом Христа, Который спросил его: «Кто ты?» Иероним отвечал: «Христианин». – «Нет, – возразил Христос, – ты не христианин; ты – ученик Цицерона». Пораженный видением Иероним решился было отказаться от занятия языческой литературой. «Эти стихи поэтов, это красноречие ораторов, эта мудрость философов – все это праздник диаволу», – писал он папе Дамазу. Но не надолго хватило у него решимости отказаться от очаровавшей его в юности языческой мудрости. И когда его упрекали в том, что он не может написать страницы, не цитируя Цицерона, Горация и Вергилия, и позабыл свой таинственный сон, он горячо защищался: «Кто может забыть свое детство? Я уже без волос, а все еще сколько раз кажется мне во сне, что я молод, что густые кудри покрывают мою голову и я в волнующейся тоге произношу декламацию перед ритором! Что ж? Разве я могу напиться из реки забвения? Разве я могу забыть свою молодость? Мне ставят в упрек мой сон! Пусть же прочтут в пророках, что не должно снам давать веры!» Так он писал уже в конце своей жизни, после долгих подвигов отшельнической жизни, приобретя справедливую славу великого учителя Церкви. Но еще больше занимался Иероним в течение своей жизни изучением Священного Писания, не переставая учиться до конца жизни; он оставил множество толкований, переводов и рассуждений о нравственных вопросах, главным образом, о подвигах иночества, о девственной жизни, о полном отречении от мира…[2]