Святой Бернард и дух цистерцианцев

Многие страницы святого Бернарда можно свести к логическим схемам, к синоптическим таблицам в две или три параллельных колонки, где идеи и звуки имеют строгое соответствие. Весь его труд «О размышлении», особенно пятая книга, в этом смысле – подлинно мастерское дело. То же самое можно сказать о 39-й проповеди на Песнь Песней, в которой речь идет о коннице фараона: шесть других выдержек из текстов Бернарда развивают ту же тему в соответствии с различными замыслами; здесь же ему удалось освободиться от всего, что могло бы восприниматься как жесткость и чрезмерная настойчивость в воспроизведении элементов уже усвоенной символики. Он оставляет место для творческого воображения читателя. Все происходит так, как если бы Бернард заранее видел всю свою книгу или весь текст проповеди в целом как большую картину; как если бы он видел место, которое там должна занимать каждая идея, каждая фраза и почти что каждое слово.

Второе действие, присущее акту литературного творчества, – собственно написание. Оно тоже требует сильнейшей сосредоточенности ума. Каждое выбранное слово одновременно точно, гармонично и созвучно контексту. Язык Бернарда чаще всего – язык библейский, и в зависимости от ключевого слова каждой части он обычно заимствован у святого Павла или у святого Иоанна, из Песни Песней или из другой книги Священного Писания. Он может носить как умозрительный, так и несколько юридический характер. Но это всегда язык латинского христианского мира, а не светская речь; он несет на себе явственную печать монашества. Насыщенность слов сочетается с их музыкальностью. Устное произнесение текста во многом – дело слуха. Бернард стремится создавать звуковые впечатления, если они не возникают сами собой. Так, например, когда он восхваляет победу и добродетель святого Виктора, его текст изобилует слогами, начинающимися с v; в другом месте тон задают взрывные согласные. Игра слов и звуков, аллитераций, окончаний, рифм, строф создают ритм каждой фразы и каждой страницы. Случается, что целые параграфы расположены в виде верлибра, с куплетами, рефренами, повторами. Однако все эти искусные приемы обнаруживаются лишь при очень внимательном чтении. Тексты Бернарда созданы не для чтения, а для изучения, анализа. Некоторые исследователи начали находить у него даже «игру чисел» и криптограммы в тех местах, где число слогов напоминает слово, которое косвенно намекает на какой-то текст; или расположение черт и линий образует фигуру, символизирующую мысль, которая выражена фразами.

Так, уже первоначальный вариант текстов Бернарда представляет собой произведение искусства. Но он не удовлетворяет требовательного автора: Бернард перечитывает, вновь вслушивается, диктует исправления, совершает emendatio, которое рекомендовалось в то время литературной традицией. Он меняет только детали; редко бывает, чтобы он полностью переписал страницу или фразу. Но, меняя слово, слог, букву – подобно тому как мы исправляем письменную работу, – он вносит в уже совершенный текст новые оттенки. Варианты последовательных и собственноручных редакций его текстов в том виде, в каком они сохраняются в рукописях, позволяют проследить работу автора и оценить усовершенствования, которым он подверг свой стиль. В течение последних пяти лет этот немолодой аббат, верный муж Церкви, займется тем, что сам, строка за строкой, будет редактировать основные свои тексты для того, чтобы подготовить новое издание. Он хочет оставить последующим поколениям труды, красота которых была бы достойна Божественных тайн.

Следовало бы проиллюстрировать эти утверждения конкретными примерами. Святой Бернард все больше и больше становится мастером слова. Он знает правила словесного искусства и следует им. У него есть образцы, и он черпает в них вдохновение, но при этом умеет быть замечательно свободным и от тех, и от других. Его проза – поэтическое переложение традиционных риторических приемов. Он – певец, и все богатства его души служат вдохновению певца. С какой живостью и фантазией изображает он, например, фараона, его колесницы и всадников, его свиту, лошадей и снаряжение, детали конской упряжи, опахала, балдахины и весь роскошный и тяжеловесный кортеж восточного владыки! Эмоциональное напряжение и ясность ума не уступают богатству воображения.

В нем есть потенциал, способный становиться опасным, если он пускается в обличения; но этот же потенциал сообщал ему могучую силу убеждения и даже обаяния, которую он сознавал так же, как и его современники: Иоанн Солсберийский и другие свидетельствуют об этом. Как и во всяком произведении, в его трудах есть свои слабые места, погрешности вкуса, композиционные недостатки.