Святой Бернард и дух цистерцианцев

Чем же вызвано это желание «изъясняться Библией»? Может быть, это просто развлечение образованного человека? Да и достойно ли так обращаться со Словом Божиим? Следует помнить, что в монашеской культуре Средневековья общение с Библией было общением с Самим Христом. Использование библейского языка было отнюдь не стилистическим приемом; это был способ продлить богообщение, совершавшееся в момент чтения и слушания Священного Писания или молитвы над ним. Библейская «игра» вовсе не означает, что человеку безразличен истинный смыл слов; она предполагает, что он, насколько возможно, его знает. Человек не ставит себя ни вне Писания, ни над ним. Он пребывает внутри. Библия же говорит не о каких-то объективных или внешних человеку вещах; она говорит христианину о том, чем он живет, о том, что есть самого сокровенного в нем самом. Читая Писание, каждый член Церкви может удостовериться на себе в том, что истинно для всего искупленного народа. Вера и усердие позволяют открыть в Библии нечто иное и гораздо большее, чем историческая и филологическая экзегеза. Они позволяют вступить в общение с Богом. Это Его человек постигает и достигает через посредство Священного Писания; в Его присутствии черпает бесконечное благоговение к словам, которые были написаны по Его наитию, пользуясь ими с сыновней свободой. Все то, что пишется ради хвалы Богу, становится новой песнью, поэтическим творением; внутренний человек ликует, воодушевлен и все, что он говорит, – это песнь любви, вдохновленная Духом: сarmen Spiritus.

Библия Бернарда была той Библией, которую Церковь использовала для богослужений. У него цитаты из Писания сопровождаются литургическими реминисценциями. Когда же речь идет о тайне, которая празднуется в тот или иной день литургического года, именно литургия задает тон и направление его толкованию. Можно сказать, что в проповедях Бернарда всегда есть «библейский фундамент» – та масса библейских текстов, которая представляет собой нечто вроде «изначальной материи» для его размышлений, – и «литургический задний план» – образ мыслей и восприятия, создающий атмосферу, климат, общий колорит его мысли и речи. Нетрудно догадаться, что при таких условиях почти невозможно перевести страницу Бернарда, не потеряв этих удивительных оттенков, этого тончайшего вкуса, который создается литургической и библейской латынью. Чтобы их сохранить, понадобилось бы не только точно передать мысли, но и суметь вызвать у читателя тысячи слуховых и душевных отзвуков и ассоциаций, а для этого нужно, чтобы он был столь же близко знаком с литургией. Перевод неизбежно обедняет текст Бернарда; но удивительно, что, несмотря на это, в нем остается достаточно богатств, чтобы нести радость и свет.

Самый обширный труд Бернарда представляет собой нечто вроде «литургического года»: это длинный ряд проповедей, в которых он дает свои комментарии к тайнам спасения и повествующим о них текстам. Перед смертью он собрал воедино все тексты, в которых когда-то разъяснял смысл праздников. Каждый из них он переработал, упорядочил, когда нужно было, дополнил, так что каждая группа сделалась чем-то вроде трактата на тему Адвента и Рождества Христова или Великого Поста и Пасхи и т. д. И в этой области он тоже проявляет свою творческую натуру, делая свои добавления к наследию, полученному от предшествующей традиции. Так, например, после святого Григория Великого, когда речь шла об Адвенте, традиционно было принято говорить о двух пришествиях Христа: о Воплощении и жизни среди людей и о втором пришествии на Судный день. Бернард открывает еще одно пришествие: благодатное вселение в душу верующего, для которого тот должен готовить и очищать свою душу. Эта мысль может показаться нам само собой разумеющейся – мы к ней привыкли. Но нужно было когда-то открыть ее, то есть связать с литургическим Адвентом, а это сделал именно святой Бернард.