Святой Франциск Ассизский

Было раннее утро четырнадцатого сентября, праздника Воздвижения Креста Господня. Святой Франциск молился с каким-то новым пылом, как в молодости, когда он ожидал чего-то очень важного. Он всегда бесконечно любил крест Господень, начертал его на своей накидке, когда отказался от отца и от мира, запечатлел его в сердце и распял себя покаянием. Но всего этого ему не было достаточно. В этот час последней чистоты уже нельзя было найти в мире сем достаточного основания для скорби, и святой молился так: «О, Господь мой, Иисус Христос, о двух милостях прошу тебя перед смертью: первая — почувствовать душою и телом, насколько это возможно, ту скорбь, которую Ты, сладчайший Иисус, претерпел в час Твоей лютой страсти; вторая — ощутить сердцем, насколько возможно, ту необычайную любовь, которою так горела твоя душа, что Ты по Своей воле принял столь страшные муки за нас, грешных».

Истинная любовь приносит любящим такое полное взаимопроникновение тела и духа, что позволяет страдать от одних и тех же невзгод и наслаждаться одними и теми же радостями, словно двое — одно существо. Особенно это касается страданий другого. Можно отказаться разделять удовольствия, но не скорби любимого.

Святой Франциск просил о том, чтобы любить и страдать, как Господь, а поскольку он не представлял себе любви без действия и страдания, после того, как он пошел за Христом, после того, как он воссоздал в своих ощущениях Рождество, ему оставалось воссоздать в ощущениях Распятие. И столь горячо он желал этого, и столь пылал этой мыслью, что Господь разделил с ним, как с другом, всю Свою любовь и всю Свою скорбь: Он распял его, как Сам был распят. Из глубины ослепительно сияющих небес к Франциску спустился серафим о шести огненных крыльях. Два крыла соединялись на голове и простирались вниз, два других покрывали все тело, и еще два были раскрыты в полете. И в этой божественной птице молнией блистал Иисус. Святой созерцал необыкновенное явление, и в его сердце поднимались вместе счастье от лицезрения Господа и скорбь от того, что он видел Его распятым. Тем временем чудесный жар снедал его душу и проникал в тело, отзываясь острой пульсирующей болью в ногах, руках, ребрах, и голос говорил ему: «Знаешь ли ты, что Я с тобой сделал? Я даровал тебе стигматы, зримые знаки Моей страстей, дабы ты был Моим хоругвеносцем».

Крылатый серафим исчез, ушла боль.

Прошло немало времени, прежде чем святой Франциск пришел в себя и почувствовал, что его руки мокры, а из-под ребер с левой стороны груди стекает горячая струйка. Он посмотрел: это была кровь. Он попытался встать — но не удержался на ногах. Он сидел на земле, и деревья приветливо простирали над ним густую зеленую корону. Он посмотрел на руки, на ноги и увидел, что они пронзены гвоздями, черными, будто из железа, с большими круглыми шляпками, вколоченными в ладони и ступни. Он распахнул рясу и оглядел левую сторону груди, где боль проникала в самое сердце, и нашел там рану, словно от удара копьем, открытую, красную и кровоточащую. Это и были стигматы, о которых говорил серафим. Значит его мольбы были услышаны! Любовь превратила его в Любимого, потому что человек становится тем, кого любит.

Пока продолжалось явление серафима Франциску, сверкающий свет озарял вершину Верны и освещал горы и долины далеко вокруг. Пастухи у своих стад недоумевали, что же это за сияние там, наверху, не похожее на пожар. Погонщики мулов, которые по дороге в Романью ночевали в домах на берегу, увидели в окнах свет и решили, что настал день, запрягли и нагрузили своих животных. Каково же было их изумление, когда уже проехав какое-то расстояние, они увидели, как эта необычайно яркая заря погасла, и настоящий коралловый рассвет занимается на востоке.

Гора пылала духовным огнем, отблеском великого чуда.

Но святой Франциск этого не заметил.

ПЕЧАЛЬ БРАТА ЛЕОНЕ

Святой Франциск угасал и облик его преображался в этом испытании любви к Богу. Он хотел бы скрыть ниспосланное испытание, потому что в своем смирении он почти боялся открыть всем необыкновенное чудо, но разве это было возможно, если кровь из раны оставляла следы на рясе, если ноги не выдерживали ни соприкосновения с землей, ни веса тела?