Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ

«Меня и жену постигла одинаковая болезнь… докторы открыли катар желудка, думаю что [по] грехам моим болезнь моя более жестока заразительна для жены… хожу посохом лечусь минеральной водой обращаюсь источнику милости Божией покаянием — помолитесь Батюшка прощении грехов исцелении меня и жены моей Елены, верую надеюсь и обещаюсь исправить жизнь. Казак Поликарп Литвинцев»^{354}.

Согласно системе ценностей, которой, по мнению мирянина, придерживался Господь (или о. Иоанн), обещание многое исполнить в знак благодарности за исцеление было своего рода компенсацией Всевышнему. Обычно люди просто твердо обещали исправиться, но некоторые были более конкретны, обещая совершить какие-то поступки, например паломничество. Так, некая Акилина писала в мае 1898 г.:

«Прошу твоего благословения, и научи, что мне с этою болезнию делать. [Если] по твоим молитвам о. Иоанн, Господь меня избавит от болезни, то я даю обещание перед Богом и тобою, сходить с сыном моим Киево-Печерской святыне поклонится Успенью Пресв. Богородице и угодникам Св. Божием»^{355}.

Наиболее заметно это ощущение взаимосвязи между телесным и душевным здоровьем проявляется в отношении клятв и проклятий. Одна крестьянка пишет о своей глухонемой семнадцатилетней дочери, которая пребывает в таком состоянии с четырех лет. Когда Пелагия (так звали дочь) стала обзывать мать, та прокляла ее со словами: «Чтоб ты оглохла!» После этого девочка заболела, в результате чего перестала слышать и говорить. Любопытно, что мать не просила о. Иоанна об исцелении Пелагии, хотя и желала его. Она просто хотела получить его совет, как молить Бога об исцелении, ибо осознавала свою ответственность за случившееся. Аналогичным образом, когда сын Екатерины оскорбил ее бранным словом, она прокляла его в ответ — и с тех пор он заболел. Она пишет о. Иоанну:

«Сын Егор раз сильно меня бранным словом оскорбил, т. ч. я не могла перенести, и в порыве гнева обругала его проклятым словом, и с тех пор он у меня стал быть нездоровым. Сознаю, что я согрешила пред Богом етим, прости и помни обо мне и о больном моем сыне Егоре». Это чувство ответственности было свойственно не только простым людям. Одна образованная женщина в своем письме выражала опасение, что проклятия, которые она посылала своим детям, — иногда в гневе, иногда в силу дурной привычки — привели к тому, что они серьезно заболели, и умоляла о. Иоанна снять с нее это бремя^{356}.

Еще сильнее, чем связь между проклятием и физическим заболеванием, проявляется связь между проклятием и последующим душевным недугом. И те, кто проклинал, и те, кого проклинали, были убеждены, что неосторожно оброненное в пылу конфликта слово чревато тяжелыми последствиями. Так, в одинаковой степени чувствовали свою вину и женщина, которая в гневе прокляла свою глухонемую дочь со словами «Будь же от меня Анафима проклята!», и мать, которая считала, что могла спровоцировать подавленность и своенравие дочери, сказав ей однажды, когда та ее не слушалась: «Ох, ты не благословенное дитятко!» (дети могли использовать это в дальнейшем против своих родителей: как удрученно добавляет мать, «она это иногда вспоминает»)^{357}.