Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ

Нетерпимость Суворина наводит на мысль, что не только церковные иерархи начали сомневаться в обоснованности славы о. Иоанна, и визит батюшки к Царю только усугубил эти сомнения. На самом деле непосредственным итогом визита стало то, что в глазах церковных иерархов, мирян и зарубежной прессы о. Иоанн стал ассоциироваться с двором. Хотя он был знаменит и до посещения Александра III, после их встречи его положение в глазах духовенства стало еще более неуязвимым. После визита батюшка перестает упоминать в дневниках о попытках церковного начальства усмирить его. Процесс, начавшийся после убийства Александра II, теперь достиг своего апогея: о. Иоанн начал в своих проповедях связывать православие с «мирским» процветанием России^{814}. Поездка в Ливадию упрочила его отношение к монархии как к политическому идеалу.

Это не означает, что встреча о. Иоанна с Александром III ознаменовала резкое изменение мировоззрения батюшки. Скорее, первый непосредственный контакт о. Иоанна с императорской семьей стал одной из вех на пути от полной аполитичности к убежденности, что даже несовершенная православная система была предпочтительнее того, что предвещало революционное движение. Убийство Александра II, популярность Льва Толстого, внезапная кончина Александра III и, в довершение всего, революционное движение — все это вехи в эволюции о. Иоанна, пришедшего к активной поддержке существующего порядка.

Не один о. Иоанн прошел подобную эволюцию. Многие его корреспонденты шли тем же путем и испытывали сходные чувства. Несколько Оптинских старцев объявили пожары, ураганы и эпидемию холеры, захлестнувшие Россию в 1848 г., естественным отражением революции в Европе. Прославленный епископ-ученый Игнатий Брянчанинов оплакивал пристрастие российского общества ко всему французскому: «Что с нами будет, что будет с Россией, которая продолжает видеть во Франции Землю Обетованную, а в Париже — Новый Иерусалим?» Преподобный Серафим Саровский пошел еще дальше в своих апокалиптических пророчествах. По мнению религиозных авторов эсхатологической направленности начала и середины XIX в., Россия и православие никогда прежде не были в такой опасности. Оказавшись перед лицом глобальных перемен, они объявили злом все подряд (материализм, секулярность, влияние Запада) и взяли на вооружение формулу графа Уварова «православие, самодержавие, народность» как квинтэссенцию и залог устойчивости прежнего строя^{815}. Россия должна сопротивляться материализму, поразившему Европу, и идти своей дорогой. Если она не прислушается к призыву к благочестивой жизни и верности Православию, может последовать катастрофа глобального масштаба. Эсхатологическое миросозерцание было распространено достаточно широко. Граф Д. А. Толстой (обер-прокурор Синода) в 1871 г. обратился к Оптинскому старцу Амвросию с просьбой растолковать сон, в котором Филарет, митрополит Московский, читал большую книгу, где было написано: «Рим. Троя. Египет. Россия. Библия». Старец дал такое толкование:

«[Россия], которая в настоящее время, хотя и считается государством Православным и самостоятельным, но уже элементы иноземного иноверия и неблагочестия проникли и внедрились у нас, и угрожают тем же, чему подверглись вышесказанные страны… Это может означать, что если и в России, ради презрения заповедей Божиих, и ради ослабления правил и постановлений Православной Церкви, и ради других причин оскудеет благочестие, тогда уже неминуемо должно последовать конечное исполнение того, что сказано в конце Библии, то есть в Апокалипсисе Иоанна Богослова: “Придет же антихрист во времена безначалия”»^{816}.