Святой остаток (сборник)

Пережил их и я… И когда, в конце концов, мне стало ясно, что все дела ума – суета и томление духа, я понял, что человек – не на своем пути. На этом пути он не найдет того, на что имеет право, как живущий. Я разумею счастье.

Да, кто бы и что бы ни говорил мне, что красиво, идейно, благородно – неимение счастья, я все же скажу, что мне надо счастья. И те самые люди, которые говорят, что не нужно счастья, что нужно страдание, нужна мука, исповедуют это только потому, что в этом есть маленький намек на счастье. Хотя действительное счастье и этот намек на него – не больше, как огонь и его отражение…

Да, я люблю счастье, ибо я рожден для него. Ибо я чувствую, что без счастья мне не надо жизни… Нет счастья – нет жизни.

А на том пути, по которому шло человечество, счастья не было. И я понял, что тот путь – неправильный, и что нужно искать иного…

И я отрекся от всего, чем была полна моя голова, отрекся от «знаменитого» достояния человечества и остался с самим собою… Ибо я был, так по крайней мере казалось мне, только один, отрекшийся от общения с миром.

И беспристрастными освободившимися от узких определенных форм мышления очами я смотрел на природу, и была душа моя восприимчива и чутка, как природа. И увидел я то, что прежде было скрыто от меня за перегородками и хитрыми строениями мысли: что нет в природе мысли и нет там искания, а есть одно счастье… что люди поставили себе истукана мысли и, с давних пор поклонялись ему, уверовали, что он – непреложное начало жизни. И все явления необъемлемой природы подгоняли под одни рамки. И были они с одной стороны подобны глупцам, пожелавшим выкрасить в один цвет небесную даль и тихо шумящий лес, и молодую ясную любовь, и бурные порывы вдохновения. А с другой стороны уподоблялись они глупцу, догонявшему свою тень…

И уразумел я тут, что прежде всего счастье не в знании, не в рассуждении и исканиях… И было ясно мне – среди природы, как ясен солнечный восход некоторым круглым желтым цветам, когда они оборачивают туда свой золотистый диск и затем, внимая солнцу, послушно обращаются за ним, было ясно мне, что есть Бог… По зеленым ветвям, по облачному небу, по какому-то особенному настроению своей души я чувствовал, что Он – есть. Словно в мире были разбросаны куски Его светлой одежды, и я, чуткий, прикасался к ним и по ним познавал их Господина.

То было уже по ту сторону ума человека. То было среди природы и чуткого чувства. То было среди царства действительности, а не умственных призраков.

Когда же мне стало ясно, что я навсегда ушел от человечества и его знания, я начал строить свою жизнь по-новому… Ясно было, что в той жизни не должно было быть ничего мелочного, ничего несущественного. Вся она должна быть одно счастье. И когда я, отрешившись от всего, захотел счастья, меня потянуло к Богу… Обрубите причал ладьи, и ладья поплывет быстро-быстро… в даль – к синему морю, куда все уносится течением. Так уносила меня к Богу природа – в своем неудержимом стремлении к Богу. Ибо в Боге было счастье для всех.

У меня было много книг, говоривших о Боге: и Талмуд, и Коран, и Библия, и Зенд-Весты. При чтении мне ясно было, в каких книгах заключался образ Бога. Природа опровергала искажения…

И осветилось все у меня, словно Бог уже стоял передо мной, и забилось сердце, будто я благоговейно уже прикасался к Нему. А я не знал Бога. Я только чувствовал Его, чутко и свято.

Я складывал на груди руки и поднимал глаза к небу и, полный ощущениями Божества, видел Его, неизмеримо далекого, ясно и отчетливо. Я верил в Него!

В окне белела ночь, и неясно шептались молодые вербы. На небе луна скрывалась за маленькими бесконечными облачками и только иногда сверкала оттуда спокойным серебряным лучом. Оттого на земле было судорожное, быстрое передвижение светлых линий и черных пятен.

Вошла матушка и присела на низкой мягкой скамейке.

– Вот мои ответы на ваши вопросы: что значит верить и почему нужно верить в Бога… Конечно, в моих словах много неясного, непонятного… Ведь это нужно пережить.

– Да, правда, – много неясного. Но, знаете, – я все-таки многое понял… – оживился вдруг «профессор».

– Все-таки многое понял. Больше даже, чем ожидал. Но то, что сказали вы, – слишком оригинально. И я чувствую, что это далось вам не даром. На меня в вашем рассказе пахнуло страданием. Вы все это выстрадали. А я помню, когда я был молод, мне часто говорили: верь! А я не мог. И желания особенного не было, и не знал, как приступиться. Эта вера была для меня круглым, высоким, гладким забором: перескочить внутрь его я не мог. А меня заставляли подходить к нему и карабкаться на него… Теперь еще несколько вопросов. Вы говорите, что тогда отказались от ума человеческого. А теперь вы признаете его?

– Видите, – вы, наверно, поняли меня не совсем точно. Я отказался от ума, как главного деятеля при достижении счастья. Но, конечно, я не отказывался от него, как необходимого обыденного условия жизни, условия существования. Вот я, например, различаю цвета, понятно объясняюсь с другими людьми – ведь все это ум!