Святой папочка

И, конечно же, вместе с нами между камней ходит группа людей, совершающих паломничество от камня к камню и в один голос читающих молитвы. Я могла бы к ним присоединиться, я до сих пор помню все слова розария.

Спасаясь от них, мы входим во двор монахинь, и моя мама не произносит ни слова о своей заклятой ненависти к ним. Она ходит вокруг, фотографируя мозаики, изображавшие путь на Голгофу под позолоченным небом. В центре двора стоит фонтан, по краю которого плавает пухлая белая роза. Джейсон смотрит на фонтан с неожиданным вожделением.

– Меня так и подмывает плеснуть себе на голову воду из фонтана, – говорит он. – Это было бы нормально?

– О, я не знаю, – говорю я, немного встревоженная тем, что такое поведение Капля Моря может не одобрить.

– Ну конечно, конечно! – смеется мама, и тогда он окунает обе ладони в фонтан и брызгает водой на свою лысую голову.

– Это самый религиозный поступок в моей жизни, – удовлетворенно говорит он. – Но вообще-то мне просто жарко.

Религия здесь струится из каждого уголка, как и в любом подобном месте. В доме-музее Одюбона [64] я прочитала историю пирата, который утверждал, что его обратили в веру голуби – их воркование в ночи пробудило в нем мысли о его грехах. Хотя, возможно, ему просто нравилось их слушать, и он подумал, что в раю их будет больше и он будет слушать их чаще.

Мы поднимаемся над водой и летим домой – загоревшие и разомлевшие. Когда мы подходим к приходскому дому, уже пробило полночь, и мы на цыпочках заходим внутрь, не зная, спит папа или нет. Как мы и думали, дома царит хаос. Запах гамбургеров разъедает глаза – похоже на антитеррористическую операцию по выкуриванию членов какой-нибудь секты из гнезда. Повсюду разбросаны рясы и трусы. Столовая выглядит так, словно собака растерзала в ней чей-то подарок на день рождения. Огромная картонная коробка лежит расчлененная на полу в нескольких шагах от того места, куда ее, должно быть, доставили.

– Грэг? – опасливо зовет мама, касаясь лестничных перил. – А что было в коробке?

МОНСТРАНЦИЯ! [65] ИЗ ЛОНДОНА! – орет он таким голосом, словно только что окончательно принял некое решение, а потом мы слышим, как наверху тихонько закрывается дверь.

У Джейсона загораются глаза – ему послышалось «МОНСТРАЦИЯ». Религия, основанная на МОНСТРАЦИИ ИЗ ЛОНДОНА, могла бы наконец прийтись ему по душе.

– Да нет, нет, – говорю ему я, – Монстранция – это такая лучистая штука из двадцатичертырехкаратного золота, хранилище Даров.

В центре монстранции круглое окошко, из которого во все стороны тянутся тысячи лучей; она стоит на алтаре, как вечный рассвет. Слово «монстранция» означает «показывать, демонстрировать», и когда я вижу его, сразу представляю хлеб, лежащий за стеклом – тот самый, который освятил мой отец в кульминации метафоры всех метафор, в миг, в котором реальность сталкивается с вечностью. Как передать суть этого мгновения тому, кто никогда в это не верил и не смог бы поверить? Как объяснить, что звонят колокола, что Вселенная преклоняет колени, а бытовавшее входит в дом ныне и вовеки бытующего и преломляет с ним хлеб за одним столом.

– Сколько? – шепотом спрашивает Джейсон, и добавляет: – Где он взял деньги?

Но мы больше не задаем папе эти вопросы. Судя по размерам коробки, количеству разорванного картона и объему оберточной бумаги, эта штука – настоящая красавица. Да и, в конце концов, во всем мире не хватит золота, чтобы стать хранилищем великого таинства.

– Делайте что хотите, но в ванну не заходите, – вмешивается моя мама, проносясь мимо нас с кучей тряпок, и сразу же бросает их в мусорное ведро. – Мне кажется, там что-то сдохло.

С верхних этажей волнами спускается тишина. А затем резко, как музыка в заключительной титрах, с лестницы кубарем катится самый отвратительный американский гитарный рифф, который я когда-либо слышала – голопузый, в обтягивающих кожаных штанах. Верный знак, что нам пора уходить.

– Он даже не выйдет поздороваться с нами? Ну, или попрощаться? Сказать «счастливого пути»? Или «спокойной ночи»? – спрашивает Джейсон, озадаченный этим не меньше, чем двадцатичертырехкаратной монстранцией. – Он вообще собирается спускаться вниз?

Я повторяю ту же фразу, которая невольно пронеслась у меня в голове в ту ночь, когда моя мать позвонила отцу: я могу написать только о том, что ты говоришь и что делаешь. Пожалуйста, дай мне хоть что-нибудь, хоть крошку того хлеба, который ты превращаешь на глазах у людей в тело Христово, хоть капельку того отпущения грехов, которое ты даруешь всем, кто в этом нуждается. Забудь о своей монстранции, похожей на взрыв солнца из золота, и спускайся уже вниз. Но, с другой стороны, о том, кто громыхал откуда-то сверху, являлся одним людям и никогда не являлся другим, уже была написана книга, и называется она Библия.