Святой патриарх

Алексею Михайловичу в тот же вечер успели доложить, что сынок Афанасия Лаврентьича не убит и не пропал без вести, а проявился за морем, во граде Веницее; что там он гуляет в немецком платье, «пьёт богомерзкую табаку» и играет в зернь; что словами своими бесчестит московское государство и его, великого государя; что он вывез с собою за море столько денег, что швыряет ими направо и налево и выкупает с каторги полоняников; что, наконец, собирается в Рим, к папе, чтоб перейти там в папину веру, а свою православную веру ногами потоптать. Говорили намёками, что Афанасьевы новшества к добру не приведут.

Вообще всё это говорилось осторожно, с оглядкою — не ровён-де час.

Алексей Михайлович слушал все эти подходы, но своего мнения не высказал, хотя и выразил сожаление об отце, обманувшемся в любимом сыне.

Его только одно удивляло — почему сам Афанасий не явился к нему, чтоб лично доложить обо всём, что он узнал.

Потому на другой день, рано утром, государь приказал позвать к себе Ордина-Нащокина. Посланный воротился и доложил следующее: Афанасий Лаврентьевич так убит, что опасно занемог и не может головы поднять с подушки; что всю ночь он метался и в бреду всё повторял: как он теперь явится великому государю на очи. Боятся, как бы старик со стыда и горя, когда придёт в себя, рук на себя не наложил.

Это известие так встревожило государя, что он тотчас же пошёл на половину царицы, чтоб посоветоваться. В таких делах женский ум может иногда скорее разобраться, чем мужской: в деле Нащокина затрогивалась область семьи, область сердца; а тут женщина — дальновиднее мужчины и найдёт разгадку там, где мужчина, может быть, и искать не будет. Он же так любил Афанасия, что ему страшно было потерять его.

У царицы он застал свою любимицу — Софьюшку. Юная царевна всё носилась со своим «Лусидариусом». Он ей просто спать не давал — так эта книга волновала её воображение. Теперь ей не давал спать вопрос о том, где собственно находится рай на земле; а что он был на земле — из «Лусидариуса» это ясно как день.

— Как же, мама, — горячилась она, — тут именно глаголет «Лусидариус», что первая часть мира есть Азия, в ней же восходит солнце, от рая же исходит источник един, из того источника текут четыре реки: едина нарицается Виссон; егда же изыдет из рая, тогда именуется Гангия… Ну, видишь, мамочка, на земле рай.

— Кажись бы, на земле, — неуверенно отвечала Марья Ильишна.

— Так, мамочка, — продолжала Софья, — ну, слушай: «вторая река Гедеон; егда изыдет из рая, нарицается Нил; третия Тигр; четвёртая Ефрат».

— Так, так, милая, — задумчиво соглашалась царица.

— Как же, мамочка, в рай попасть? можно? — приставала неугомонная девочка.

— Нет, нельзя, милая: вить Бог Адама и Еву изгнал из раю.

— Так что ж, мама! Он согрешил — яблочко съел, а мы не ели.

Царица невольно рассмеялась.

— Дурочка ещё ты — вот что.

— Нет, мама, а ты слушай, — настаивала Софья, — тут пишется, что до рая человеку сущу во плоти пойти невозможно…

— Видишь? — перебила её Марья Ильишна.

— Нет, а ты слушай — понеже, — говорит, — облежат рай великие горы и чащи лесные; подле оных лесов великие поля, широты и долготы презельные, и на тех полях много превеликих драконов и иных лесных зверей; потом начнётся ближе всех к тем местам край земли — Индия земля и великая река Индус, яже течёт из горы Кауказосы и течёт в Чермное море. В тое землю трудно дойти человеку, понеже на единой половине в Вендейское море течёт река превеликая Индус, и прилежит ко границе великое море, яко невозможно по нём прейти в четыре лета»… Так как же, мамочка, — волновалась Софья, — коли невозможно в четыре лета перейти сие поле, то в пять можно? Говори же, мама, можно?

За этим горячим разговором застал их Алексей Михайлович.

— Чего Софья-ту из себя выходит? — спросил царь.

— Да всё вот рай хочет найти, — улыбнулась государыня.

— Рай? — обратился Алексей Михайлович к дочери. — Уж и ты не хочешь ли по Воиновым следам идти?

— По каким Воиновым следам, батюшка царь? — удивилась Софья.

— А сынка Афанасьева Ордина-Нащокина.

— А что, батюшка? — встрепенулась царевна.

Она знала, что Воин пропал без вести. Она знала этого Воина, красивого молодца, часто его видела и во дворце, и в церкви, и была к нему, по-своему, конечно, по-детски, очень неравнодушна. А потому она очень покраснела, когда отец упомянул его имя.

— Что ж Воин? — не глядя на отца, переспросила она. — Вить его давно нет на свете.

— Нет, дочушка, здравствует, и так же, как ты вот, дорогу в рай отыскивает, — серьёзно отвечал Алексей Михайлович.

И царица, и царевна посмотрели на него в недоумении.

— Ты шутишь, государь? — спросила первая.

— Не до шуток мне, матушка-царица, — грустно отвечал царь. — Я пришёл к тебе об этом именно и посоветовать. Воин отыскался, жив и невредим.

— Ах, батюшка! — невольно воскликнула Софья.