Святой патриарх

Никон вошёл в столовую избу медленно, едва передвигая ноги и тяжело опираясь на посох. Он казался угнетённым, подавленным. За день голова его посеребрилась ещё более, и ему, видимо, тяжело было держать её на плечах.

Когда он кланялся царю и патриархам, то с трудом поднимался от полу.

Царь снова встал с своего места и остановился против патриархов. Он был бледен.

— Святая и пречестная двоице! вселенстии патриарси! — начал он дрожащим голосом. — Бранясь с митрополитом газским, писал Никон в грамоте к константинопольскому патриарху, якобы всё православное христианство от восточной церкви отложилось к западному костёлу, — и то он писал ложно: святая соборная восточная церковь имеет Спасителя нашего Бога многоцелебную ризу и многих святых московских чудотворцев мощи, и никакого отлучения не бывало: держим и веруем по преданию святых апостолов и святых отец истинно.

Он остановился, и оглянул весь собор. Затем, возвыся голос, с особенною силою выкрикнул:

— Бьём челом, чтоб патриархи от такого поношения православных христиан очистили!

И царь поклонился до земли. Буря пронеслась по собору, застонала столовая изба. Все упали ниц со стоном: «Смилуйтесь! очистите, святейшие патриархи! снимите позор со своей российской православной земли!»

Сотни голов лежали на земле и молились, как в церкви, громко, со стоном, с криком. Это была потрясающая картина — и Никон не выдержал, зашатался: это всё стонало против него, искало его погибели.

И в этот самый момент капризная память его словно волшебством нарисовала перед ним другую картину. На полу, при слабом освещении лампады, бьётся молодая женщина, хватая и целуя его ноги. Она умоляет его остаться с нею, не бросать её, не уходить в неведомый путь, где ждёт его неведомая доля. А он не внимает мольбам и рыданиям женщины: его манит этот неведомый путь, эта неведомая доля — и он уходит, оставив на полу плачущую женщину. Это была его жена… Теперь он изведал эту неведомую долю: высоко, ох, как высоко она поставила его и вон до чего довела… А не лучше ли бы было в той, прежней, скромной доле?… Да уж теперь не воротить её: между тою долею и этою стоят тридцать лет и три года…

— Это дело великое, — громко произнёс чей-то голос, и Никон очнулся: это говорил Макарий, патриарх антиохийский. — Это дело великое; за него надобно стоять крепко. Когда Никон всех православных христиан еретиками назвал, то он и нас также назвал еретиками, будто мы пришли еретиков рассуждать… А мы в московском государстве видим православных христиан. Мы станем за это Никона патриарха судить и православных христиан оборонять по правилам.

Алексей Михайлович взглянул на дьяка Алмаза, и тот на цыпочках преподнёс царю какие-то бумаги.

— Вот три письма, — сказал царь, — в них Никон сам отрёкся от патриаршества, называет себя бывшим патриархом.

Патриархи взяли письма. Никон молчал, не поднимая головы.

— В законах написано, — громко произнёс Макарий, — кто уличится во лжи трижды, тому впредь верить ни в чём не должно. Никон патриарх объявился во многих лжах, и ему ни в чём верить не подобает. Кто кого оклеветал, подвергается той же казни, какая присуждена обвинённому им неправедно. Кто на кого возведёт еретичество и не докажет, тот достоин — священник низвержения, а мирской человек проклятия.

А Никон всё молчал. Перед ним всё валялась отвергнутая им женщина, ломая руки: «Микитушка! лучше ли тебе будет там, без меня? Найдёшь ли ты там своё счастье и спасенье?» — «Ох, нашёл — нашёл больше, чем искал, нашёл целое царство — и потерял его, а теперь не найду и того, что было тогда, давно»…

Царь тихо подошёл к Макарию антиохийскому и подал развёрнутый лист и другой-перевод его на греческий язык.

— Письмо Никона о поставлении нового патриарха на его место, — сказал он, кланяясь.

Макарий взглянул на лист — он раньше читал его и хорошо помнил — и передал Паисию александрийскому. Тот взял, поднял свои мёртвые, синеватые веки на лист, потом на Никона и снова опустил глаза.

Никон стоял по-прежнему безмолвно, ни на кого не глядя, и тихо качал головой, как бы отрицая всё, что вокруг него происходило, или как бы созерцая никому невидимые образы.

— Когда Теймураз царевич был у царского стола, — снова начал неугомонный Макарий, — то Никон прислал человека своего, чтоб смуту учинить. А в законах написано: а кто между царём учинит смуту, и тот достоин смерти.

— Смерти, — глухо раздалось по собору.

А Никон всё качал головою, как бы ничего не слыша; да он и не слышал: он был не здесь — его смущённая мысль бродила в прошлом, среди дорогих видений молодости.

— А кто Никонова человека ударил, и того Бог простит, потому что подобает так быть.

Это всё говорил Макарий. При последних словах он повёл своими восточными, молочно-синеватыми белками по собору и остановил их на полном лице Хитрово. Хитрово вспыхнул. Макарий встал и осенил его крестом, а потом снова перенёс свои белки на царя, стоявшего рядом с Никоном в положении подсудимого.