Служба в богатом приходе настоятелем, с участием в пышных богослужениях, с громоподобными диаконами и гремящим хором певчих, поющих на светский образец, с исполнением изредка обычных треб, конечно, не дала бы мне того, что я получил, трудясь в Иверской общине.
Меня могла бы захватить внешняя сторона богослужения, и я мог бы, сам не замечая, усвоить лишь обрядовое благочестие, далеко стоя от человеческих душ, от их страданий, скорбей, стремлений и чаяний, так как с большинством прихожан соприкасался бы во время исполнения треб или исповеди, которая при наплыве в больших приходах постом кающихся, поневоле часто происходит с поспешностью и носит даже иногда чисто формальный характер.
Я был принципиальным противником общей исповеди. Далее, неся обязанности настоятеля в большом приходе, я, несомненно, имел бы очень скоро конфликты с сослуживцами и церковным старостой, так как я признавал только строго уставное богослужение и чисто церковное, обиходное пение или напевы...
Мудрый Батюшка, несомненно, имел указание свыше на тот скромный путь, которым я должен был следовать, чтобы получить подготовку к пастырской деятельности и руководству душами пасомых, так как я сделался священником на склоне лет.
Когда все совершилось, как сказал Батюшка, я однажды, во время беседы спросил его, как он, объявив мне прямо волю Божию, узнал ее.
Батюшка ничуть не удивился моему вопросу и сказал мне: «Первая мысль, которая приходит к человеку после молитвы — от Бога, ей и нужно следовать. Когда я, много раз наблюдая, утвердился в этом, то в известных случаях, помолясь усердно Богу, начал прямо объявлять Его волю. Так я поступил и с Вами...»
Еще до посвящения в сан иерея я в качестве благовестника несколько раз проповедовал в храмах и в провинции, и в Москве. Так как я обладал даром слова и привычкой говорить в собраниях, не смущаясь, то мне нетрудно было произносить проповеди без тетрадки и даже экспромтом, и слушатели ими были довольны, хотя, конечно, с богословской точки зрения, они, вследствие отсутствия у меня необходимых знаний, вряд ли отличались глубиной мысли и могли бы удовлетворить требовательного человека, а тем более знакомого с гомилетикой...
Меня стали приглашать настоятели храмов проповедовать у них в храмовые дни или иные праздники. Я обыкновенно соглашался...
Возвращаясь после службы домой, я стал раздумывать над тем, хорошо ли поступаю, принимая приглашения проповедовать в других храмах...
Я решил пойти к Батюшке и откровенно рассказать ему о своих ошибочных действиях и просить благословить меня отказываться от приглашений настоятелей храмов проповедовать у них.
Идя к нему для этой цели, я дорогой снова упрекал себя и мысленно говорил: «Охота тебе гастролировать, сколько ты на это тратишь драгоценного времени и т. д.» Едва я вошел к Батюшке и поздоровался с ним, как он, улыбаясь и потирая ручки, говорит мне: «Что, все гастролируете, гастролируете, гастролируете?»
Смущенный, я мог ему только ответить: «Я с этим и шел к Вам, Батюшка, чтобы покаяться в своих ошибках, думаю больше не ходить гастролировать в другие храмы». — «Вот и отлично, — сказал Батюшка, — сколько у Вас дела в больнице и как много вы можете там дать утешения и молитвы, не теряйте времени, чтобы ходить по чужим храмам».
Однажды мне пришлось венчать пожилую чету — вдовца, имевшего трех девочек, и вдову, имевшую трех мальчиков. Они овдовели почти в одно время и жили в одном доме. Несчастье и то обстоятельство, что вдовец затруднялся, как ему быть с девочками, сблизило их, и довольно скоро образовалась одна семья, дружно жившая, члены которой были спаяны общей любовью. Хотя они жили в разных квартирах, но хозяйство у них велось общее. Дети вдовы и вдовца, придя в возраст, часто говорили им: «Ведь вы любите друг друга, и мы не считаем вас чужими, так как фактически мы составляем одну семью. Отчего бы вам не повенчаться? Как мы были бы этому рады!»
Эти прекрасные люди решили в какой-то семейный праздник сделать детям сюрприз и вернуться домой мужем и женой.
Они просили только меня венчать их без свидетелей, что я исполнил, по предъявлении ими свидетельства из ЗАГСа.