Святой праведный Алексий Мечев

— Верю.

— Тебе кто-нибудь велел верить или сама?

Я вспыхнула от внутренней гордости: кто мне мог велеть верить?

— Сама. Кто же еще? Я такие сны видела, но их не стоит рассказывать.

— Как кто еще? Отец твой духовный.

Это было совсем дико. Не было ведь человека на земле, кто мог бы мне велеть что-нибудь сделать. Я уже была взрослая. С недоумением посмотрела я на батюшку, он же просто смотрел на меня. Казалось, он о чем-то думал и к чему-то прислушивался.

— Ваш сын был замечательный ребенок и горе ваше большое. Но поймите, что на то была воля Божия. Он не должен был жить. Вам было бы трудно с ним. Кругом него много народа разного было. Сложные отношения между вами всеми были. Вы не могли бы его хорошо воспитать.

И батюшка в ярких красках описал всю нашу внутреннюю семейную жизнь. Он говорил то, чего не знали даже близкие.

— А теперь ему хорошо, — он Ангел у Господа. Ведь вы знаете: дети — Ангелы у Господа.

И батюшка начал рисовать в таких чудных и светлых красках райское состояние детских душ. Он говорил о свете, о мире, о вечной радости, которая царит окрест Господа. Голос его был какой-то бархатный, мягкий, точно он молитву читал и весь как бы тянулся к этому небу, которое он так хорошо знал. Батюшкины глаза из светло-голубых сделались совсем темными, глубокими; казалось, он насквозь видит тебя.

— Вспомните, какой вы были тогда, что вы чувствовали и думали.

И он начал мне говорить все, что я чувствовала, мыслила, переживала в последние дни жизни сына и при его кончине. Он говорил мне то, что знали только я и Бог. Я не сводила глаз с батюшки и каждое его слово молотом ударяло мне в душу. Я чувствовала, что кресло и пол уходят из-под меня, я не смела дышать.

— Не скорбеть, а молиться надо за упокой его души, а он за вас там молится, — закончил батюшка свои слова.

Вид его стал обыкновенным и я опять пришла в себя.

— Зачем я вам нужен? — спросил он, помолчав немного, деловым тоном.

Я мигом сообразила и сказала:

— Расскажите, отец Алексий, о посте и молитве. У меня ничего не выходит.

В тоне была просьба, я начинала чувствовать силу отца Алексия.

— Вот с чем пришла сюда, — удивленно проговорил он. — Ваш муж?

— Доктор.

— Чем занимаетесь?

— Так, кое-что дома делаю, еще прислуга есть.

— Живете одни?

— Да, еще только одна старушка, старинный друг мужа. Муж хочет, чтобы я дома сидела, а дома делать нечего (с жалобой)...

Батюшка начал приводить мне примеры из своей практики, когда люди, желая жить духовной жизнью, стремились уйти из той обстановки, в которую Господь поставил их. Дело не во внешней жизни, а в душевном устроении человека, который должен ставить на первое место любовь к ближнему. Во имя этой любви он должен перестраивать свое внутреннее «я», дабы во всем облегчить жизнь этому самому ближнему. А ближними являются, во-первых, семейные, а потом вообще все те, с которыми приходится совместно жить.

Вот что помню из этих примеров. Приходит раз к батюшке одна особа в слезах и говорит:

— Отец всю жизнь был нашим горем. Мы никогда от него поддержки никакой не видали. Мать все вынесла на своих плечах. Наконец он куда-то исчезает. Без него стало гораздо покойнее и лучше жить. Мать часто ходила в церковь, ездила за советами к отцу Алексию- затворнику. И вот, недавно, только она вернулась от него, как является отец и просит ее со слезами простить ему все и принять его. Мама в раздражении высказывает все, что она перетерпела от него, и прогоняет его вон. Мы просили маму принять отца, но она остается при своем. Тогда в отчаяньи я решилась сейчас же ехать к вам, просить вас повлиять на нее.

Батюшка велел прийти матери. Та приходит и долго и упорно объясняет причину, почему она не может ни под каким видом принять мужа. Он ведь еще с маленькими детьми бросил ее без средств, она их вырастила; он имел на них дурное влияние, он тащил все, что только мог, из дому, и теперь его раскаянье не искреннее, пришел, так как ему негде жить, а если его принять, то жизнь снова будет невыносимой.

— И не хотела она меня слушать, — продолжал батюшка, — и все говорила, говорила свое. А ведь хорошая, в церковь ходит, бедным помогает, к отцу Алексию ездила.

Батюшку особенно поразило то, что она могла прогнать мужа, только что приехавши от отца Алексия: «Вот входит в переднюю, уютно в доме: стол накрыт, самовар на столе. Дети встречают радостно. Тепло, светло. Не успела раздеться — звонок. Отворяет дверь — муж. Тихо, покорно просит, умоляет — ничто ее не трогает. И это приехавши от отца Алексия. Я начал ей описывать внутреннее состояние измученной души ее мужа. Как он вдали, в голоде и нищете вспомнил жену, семью, уют дома и решил пойти просить, чтобы его приняли не как отца-мужа, а как последнего нищего. Я говорил ей, что ее жизнь хорошая, что заботы о детях и о душе хороши, но что дом ее будет не покрыт, если она не примет мужа и не простит ему всего».