После смерти Суворова, наверное, он был в России самый знаменитый военачальник, боевой и непобедимый командир. Екатерина и Павел приучили Россию к победам. Поэтому болью отозвалось в сердце российского общества при Александре I поражение под Аустерлицем. С недоверием оно отнеслось к Тильзитскому миру с Наполеоном, ибо еще недавно тот был «узурпатором», «тираном», «республиканской гидрой». А вот стал союзником и вошел в семью королей как равный, да еще и как победитель. И поэтому, когда громыхнуло в июне 1812 года, когда покатилась через Неман армия двунадесяти языков Европы на Россию, то весь народ всколыхнулся — дворяне, купцы, армия, священство, мещанство. Наполеон нес, как и все откровенные и скрытые завоеватели, лозунги новой европейской цивилизации, свободы, в том числе и свободы для крепостного крестьянства. Но крестьяне отнюдь не хотели принимать свободу из рук завоевателя и тоже поднялись на защиту Отечества со своей народной дубиной. Воинские части стягивались к Москве. Везде собирались ополчения. Дворянство Тамбовщины на собрании решило создать свое ополчение. С командиром все было ясно. Большинство решило — адмирал Ушаков. Губернский предводитель дворянства Чубаров, приглашая на собрание, направил ему письмо, в котором писал: «Долговременная опытность службы вашей и отличное усердие ваше перед престолом Российской державы, вами доказанные, да подадут в присутствии всего дворянства твердые способы к ревностным подвигам на пользу общую подвигнуть всех к благодетельным пожертвованиям и да вдохнут они готовность в сердце каждого из дворян принять на службу к спасению Отечества и к сохранению собственной своей безопасности».
Ушаков поблагодарил дворянское собрание за честь, но здоровье уже не позволяло возглавить воинское соединение. Он и написал в ответ: «За избрание меня губернским начальником над новым внутренним ополчением по Тамбовской губернии, за благосклонное обо мне мнение и за честь сделанную приношу всепокорнейшую мою благодарность. С отличным усердием и ревностью желал бы я принять на себя сию должность и служить Отечеству, но с крайним сожалением за болезнью и великой слабостью здоровья принять ее на себя и исполнить никак не в состоянии и не могу».
Но в Алексеевке, в Темникове он проводил время отнюдь не в покое. Молился о даровании победы русскому воинству, посылал наставления своим племянникам, не посрамившим своего дядю (Николай Ушаков сражался под Москвой, на Днепре, Березине, вошел под гвардейским знаменем в Париж). Встречался адмирал и с уездными дворянами, вступившими в ополчение, с посетителями, приезжавшими из разных губерний. Многие бежали из мест, по которым прокатилась война, сжигавшая имения, разорявшая города и села.
Тогда-то и сказал он свои знаменитые слова:
«Дядя мой, отец Федор, известный вам молитвенник Санаксарского монастыря, по рассказам, если надо, какого строптивого и неразумного послушника и посохом мог поучить. Братия же возгласила: «Бить монаха палкой — не дозволено! И тем паче самому иеромонаху. Вы же, — говорили они, — иногда нас за противоречия и из кельи выталкиваете. А еще повелеваете всему братству в обстоятельствах нашествия на обитель разбойников отпор им давать, для чего раздали по кельям колья и рогатины. А каково это монахам? Ведь монаху лучше самому быть биту, чем другого бить!»
Федор Федорович помолчал, как бы давая осмыслить сие противоречивое мнение. И затем изрек то, что отец Федор сказал монахам.