Святой равноапостольный Николай Японский

Ровно через три дня тот же Ясосима прибыл к владыке с врачом-специалистом. Это было 15 (28) декабря 1910 года. Кроме докторов в комнату владыки набилось народу нужного и ненужного множество. Не желая дополнять собою количество любопытных, я предпочел после от самого владыки услышать, что нашли доктора… «Сердце слабовато. Но ничего особенного, для жизни опасного нет», — вот, что мне сказал владыка. А в своем дневнике записал следующее: «Доктор Ясосима привел с собою другого доктора, который внимательно осмотрел мою грудь и сказал, что сердце далеко не в порядке; надо не ходить скоро, не брать горячей ванны, не употреблять ничего горячительного: перца, горчицы, вина, что я и без того не делаю, и проч. Буду все соблюдать по возможности. Ужели от сердца придется умереть?.. Впрочем, меня на том свете давно ищут, и от какой бы ни было причины, а скоро придется отправиться»…

К сожалению, я не мог в начале болезни высокопреосвященного архиепископа Николая быть ему чем-нибудь полезным по той простой причине, что с 29 декабря 1910 года я уехал в путешествие по южным церквам Японии, из какового возвратился лишь через сто дней, 8 апреля 1911 года. Владыка вообще не любил писать о своем нездоровье. Однако, видимо, его болезнь временами ухудшалась настолько, что он изменял себе и кое-что о себе мне писал. Так, 26 февраля (11 марта) он сообщает мне: «Сегодня здесь какая халепа на дворе! Дождь со снегом и снег с дождем! Всю ночь тоже шел дождь, и не оттого ли мне ночью было очень скверно. Не мог спать ни на одном боку, ни на другом — удушье; всю ночь просидел и проходил. Жду доктора. Должно быть, грудная жаба, которая во всякую минуту может задушить… Прескверное состояние, когда чувствуешь, что дышать почти нечем; выходил наружу и открывал рот во всю ширину, глотая воздух до дна легких, как рыба, которая задыхается в воде, лишенной воздуха. Но, конечно, бороться с болезнью буду всеми средствами, какие дает медицина»… Вот он несколько ниже продолжает мне: «Во всяком случае вам полным хозяином придется быть скоро. На днях получил телеграмму, что мой брат помер, а я на три года старше его. Пора и мне, хотя очень хотелось бы докончить перевод главных богослужебных книг; а о Ветхом Завете, по-видимому, надо перестать думать, — это будет ваш труд»… А несколько ниже, уже совсем к грустном тоне, продолжает: «Если еще вместе поживем хотя бы и лет пять, я во всяком случае буду блекнуть и опускаться, как вянущий лист; и дело мое будет исключительно переводческое. А вы, возрастая из силы в силу, будете возращать Японскую Церковь; ваше дело будет прогрессивно жизненное — таков закон природы. Во всем же да будет воля Божия, которой покорно будем подчиняться».

Итак, смерть родного брата, протоиерея в городе Сызрани, поставила пред взором владыки яснее, чем когда-либо, вопрос о возможной скорой смерти. Не боялся никогда почивший смерти. Но жить ему хотелось. И жить не для простого прозябания, а «для того, чтобы побольше перевести богослужебных книг»… Впрочем, и в этом вопросе он покорно отдавался воле Божией. Даже больше: поскорбев мало, он видимо скоро опять приобретал благодушие и о том же предмете мог говорить в тоне, не показывающем скорби…

Перед праздником святой Пасхи, в Великий пяток, возвратился я в миссию. Прожил здесь десять дней, до понедельника на Фоминой. Но особых перемен в покойном архиепископе не нашел. Усердно он служил на святой Пасхе. Христосовался до шести часов утра с христианами в первый день. Ездил с визитами к русским резидентам Тоокёо, Екохама. В среду на Пасхе даже совершил крещение у офицера Н. В. Осипова 11 после сего у него обедал. Словом, жизнь шла, как и в прежние годы, без перемен. Поэтому совершенно успокоенным поехал и я в свое дальнейшее путешествие, на этот раз по 18 июня, то есть на два месяца.

Мне неизвестно с точностью, в чем проводил часы своего досуга покойный владыка во время моего отсутствия из Тоокёо после Пасхи. Кажется, не боясь ошибиться, могу сказать, что он составлял опись церковных вещей, доселе еще не занесенных в опись. А так как почивший архиепископ всегда все делал сам, не доверяя никому, то ему пришлось самому вынимать из шкафов и даже снимать со шкафов тяжелые ящики, их раскрывать, содержимое вынимать, переписывать. Потом опять все складывать и тяжелые ящики поднимать на свои места. Результат этой работы виден доселе каждому: на всех иконах, священных сосудах, священных облачениях — словом, на всех церковных предметах или наклеены, или пришиты, или пришпилены написанные собственноручно архиепископом ярлычки, с номером по описи. А в часы вечерние владыка составлял текст новой описи.