Святой равноапостольный Николай Японский

Но насколько блестящи были результаты его трудов для благоустройства соборной ризницы, настолько они были печальны для его здоровья… Позволяю опять привести по этому поводу его строчки из письма ко мне от 22 мая (4 июня) 1911 года: «Ходить не могу, встать почти не могу, — только сидеть и лежать могу. Занялся описью в ризнице, и постоянное снование по лестницам, нагибанье, поднимание нелегких вещей растревожили мою поясницу (надломленную малость еще в отрочестве несчастным падением с обледеневшей лестницы, причем поясницей упал на ребро камня) до того, что вот вчера не мог быть во всенощной, сегодня не служу литургию».

Весьма возможно, что владыка растревожил и старинную болезнь, поскольку дело идет о пояснице. Но, вне всякого сомнения, что снованье по лестницам, нагибанье, поднимание нелегких вещей причинили ему зла больше, чем могли бы причинить запрещенные перец, горчица и проч. А запретить почившему работать или, по крайней мере, убедить его работать поменьше — такой силы ни у кого не было.

Утомив себя на работе по составлению описи, высокопреосвященный Николай окончательно переутомился во время июльского очередного собора и приуроченного к нему пятидесятилетнего юбилея прибытия его в Японию. Не без тревоги все любившие владыку ждали этого времени. Но вот начали съезжаться со всех концов Японии иереи, катехизаторы. Их одних только было свыше 120 человек… А поусердствовали и многие провинциальные христиане.

И вот семидесятипятилетний старец ежедневно, с раннего утра до позднего вечера, сидел в своей комнате и выслушивал доклады иереев о состоянии их приходов, рассказы катехизаторов о проповеди в пределах их ведения или любезно беседовал с какой-либо бабушкою, прибывшей из далеких краев. Начался собор. А на нем разве мало дела, волнений? Празднование юбилея… В течение одного дня литургия, молебен, обед в отеле с почетными гостями, музыкальный вечер. Этим мы, молодые, закончили. Но семидесятипятилетний старец был приглашен на собрание бывших воспитанниц Суругадайской школы. И пошел. И не столько слушал, сколько говорил и поучал. Нужно было удивляться тому, как мог вынести владыка такой день.

А и «завтра» не обещало отдыха. Долгое, часа на четыре, чтение адресов. А вечером обед на миссийском дворе, с сотнями христиан. Но мне кажется, и этот день прошел бы для почившего сравнительно благополучно, если бы не заключительный момент. Воодушевленный речами, владыка встал, с необыкновенной энергией как-то вздернул головой и голосом, которого достало на всю широкую площадь, занятую обедавшими сотнями христиан, предложил спеть «Кими га ё» (японский гимн) в честь Его Величества Императора Японии, благодаря религиозной терпимости которого христианство получило возможность не только распростроняться, но и пользоваться если не покровительством, то, во всяком случае, полным благополучием. Нужно было видеть необыкновенное возбуждение владыки, его покрытое румянцем лицо. Нужно было слышать, как владыка не только запел первый гимн, но и пел его до конца. Нужно было видеть этот молодой огонь в столь немолодом уже организме. II тогда ясно было бы каждому, что сей момент не мог для расстроенного сердца владыки пройти бесследно. И результаты не замедлили сказаться.

Кончился собор. Разъехались иереи и катехизаторы по своим местам. Владыка остался один. После бывшего возбуждения реакция наступила быстро. И вот уже 14 (27) июля он заносит в свой дневник: «Прохворал весь день и почти ничего доброго не сделал. Доктор осмотрел и дал два лекарства, от простуды и астмы». Не улучшилось положение владыки и на следующий день…

Итак, вот результаты трудов в ризнице, хлопот во время собора и беспокойств во время юбилейных торжеств… Владыка наш не только заболел, но и ослабел.

Эта его слабость, его усталый вид невольно бросались и глаза всякому постороннему человеку. И не любил сего, более того, — терпеть не мог сего покойный владыка. Даже простая фраза вежливости: «Как ваше здоровье?» — его выводила из себя. Ему казалось сразу же, что его считают больным. И Боже упаси, бывало, спросить его: «Не устали ли Вы, владыко?» Владыка тогда гордо выпрямлялся и говорил: «Пятьдесят лет работал и не уставал. Не устаю и теперь. Если дело есть — позвольте: сейчас сделаю. Если нет, — до свиданья». Говорил так, сам едва двигаясь, сильно волнуясь и этим еще бокс ослабляя себя. А после приходит ко мне и жалуется, что его такими вопросами обижают: «Еще погодите хоронить», — ответил он в одном случае. Делать нечего, пришлось дать распоряжение, что если кто будет спрашивать владыку, то, прежде всего, направляли бы таковых ко мне (разумею посетителей русских). А я уже всех наставлял, чтобы не спрашивали владыку не только о болезни и усталости, но и о здоровье. И после сего недоразумения почти прекратились, и невольно обиженных не было.