Святой - Русский йогурт

Капли таявших сосулек барабанили по жести отлива.

- Музыка весны! - Майор Василенко распределил по полкам принесенную женой снедь. - Тэк-с, варенье - к чаю, шоколад подарим сестричкам, апельсины... Дима, съешь апельсин?

Он бросил апельсин читающему журнал Рогожину.

Не отрывая глаз от страниц, Дмитрий точным движением поймал его.

- Ловко! - восхитился Василенко. - Чувствуется выучка. Пора, Димыч, к выписке готовиться. Нечего бока пролеживать.

- Я, Никодимыч, обленился... - Рогожин перевернул страницу.

Глянцевый разворот был заполнен фотографиями последних боевых действий в Грозном: обмотанные бинтами дети со смертельным испугом в глазах, обуглившиеся трупы солдат, подбитая бронетехника среди руин домов.

Дмитрий захлопнул журнал и сунул его под подушку.

- Ты что от меня прячешь? - Прищурившись, майор-десантник через плечо взглянул на Рогожина.

- Порнографию.

Рогожин не хотел показывать соседу военные снимки. Майор и так бредил по ночам, то бросая свой батальон в атаку, то требуя прикрытия с воздуха от какого-то "сто первого".

- Свистишь, Дима! Я этот номер "Огонька" смотрел. Там на развороте чеченка в голом поле перед танком стоит, подняв руки к небу. Нехорошо старших обманывать! - Василенко пребывал в благодушном настроении.

К нему в госпиталь приходила дочь - худенькое белобрысое существо с торчащими косичками. Майор в ней души не чаял.

- Мы с тобой в одинаковом звании, - шутливо парировал Рогожин.

- Да, но по возрасту я старше. - Майор завершил раскладку продуктов и принялся сортировать свежую прессу, доставленную женой. - Тьфу, просил "Красную звезду" не покупать, - он отправил непонравившуюся газету в тумбочку. - Потом, ты - одинокий волк, не оставивший после себя потомства.

- Что из сего обстоятельства вытекает?

- В Древней Спарте, - решил блеснуть эрудицией Василенко, - закоренелых холостяков не допускали на собрания, где обсуждались государственные проблемы. Перед боем их ставили в первые ряды фаланги прикрывать отцов семейств и молодых воинов.

- Разумно, - согласился с логикой древних спартанцев, самых свирепых воинов в истории человечества, Дмитрий.

Перочинным ножом он срезал кожуру апельсина, стараясь снять ее целиком, спиралью.

- Да ты, Димка, бык здоровущий! Настругаешь еще киндеров. - Василенко обмяк, массируя грудь в области сердца.

- Жмет? - Дмитрий встал с кровати и подошел к майору.

- Погода меняется. У тебя рана не ноет?

- Вроде нет, - ответил Рогожин, вглядываясь в лицо друга.

За время, проведенное с комбатом, он успел прикипеть душой к этому прямому, бесхитростному человеку, опаленному пламенем идиотской войны, развязанной неизвестно кем ради достижения непонятных целей.

Внезапно пересохшие губы Василенко побелели, и их уголки опустились вниз. Он жалобно посмотрел на Рогожина.

- Дышать трудно. Словно камень на грудь свалился! - Майор виновато моргнул, точно стыдясь своей слабости.

Такие приступы периодически терзали его. Майор скрывал от жены и лечащих врачей сердечный недуг, но Рогожину признался - главнейшая мышца его организма стала давать сбои.

- Отпустит! - Он слабо улыбнулся обеспокоенному Рогожину.

- Пожалуй, я схожу к дежурной сестре.

- Ложись, Димка! Мне бы курнуть!

Заядлый курильщик, Василенко за день обращал в пепел две пачки крепчайших сигарет без фильтра и страшно мучился в госпитале, не добирая ежедневной дозы никотина.

Лежа на растяжках в палате, он каким-то особым чувством узнавал, у кого можно стрельнуть пару сигарет, кому в передаче доставили несколько блоков вожделенного зелья.

Рогожин подозревал, что эту информацию поставляет другой член братства курильщиков, тихий капитан-связист с пожелтевшими от никотина ногтями.

Капитан имел привычку робко стучать в дверь палаты.

Затем в приоткрытую щель просовывалась лошадиная голова - у капитана был вытянутый массивный череп. Щерясь зубами, похожими на вылущенные из початка зерна кукурузы, он дрожащим от волнения голосом сообщал:

- Туалет задымлен, хоть топор подвешивай!

У капитана были повреждены горло и легкие. Он отстреливался, сидя в горящем административном здании. Ядовитые пары тлеющей пластиковой обшивки множества канцелярских столов и плавящегося линолеума, образовав удушливую смесь, словно наждаком прошлись по дыхательной системе капитана, придавленного обломком обрушившейся стены.

Рогожин гонял его:

- Скройся, медленный самоубийца. Туберкулезник несчастный!

Капитан стучал костылем, надсадно кашлял, сплевывая в платок мокроту, и, заговорщицки подмигивая, исчезал...

- Нет, брат! - Рогожину не нравился зеленоватый цвет лица майора. Сбегаю я все-таки к сестре.

Пусть послушает мотор, давление померяет.

- Курнуть бы! - продолжал вздыхать Василенко.

Он показал мизинец:

- Вот такусенький бычок! Дима, сходи к капитану. У него заначка есть. Сними дужку задней спинки кровати, в правой трубке бычок лежит.

- Я, Никодимыч, мамане этого мудака завтра же о складе доложу, пообещал Рогожин.

К капитану наведывалась сухонькая крикливая старушенция-мать, нещадно ругавшая сына за пристрастие к табаку, губившему остатки его здоровья.