Святой самозванец

— Теперь ты чувствуешь себя девственницей? — спросил он.

Корал фыркнула:

— Смотря в каком смысле. А тебе хочется принести жертву?

Она перевернулась на живот и посмотрела вниз, на Дорогу Мертвых. Вид был сказочный: залитая светом луны панорама разрушенного города на фоне неба. Корал могла себе представить, что жрец здесь чувствовал себя настолько подобным богу, что присваивал право отнимать жизнь у людей.

— Спой мне серенаду, Франсиско, — попросила Корал. — Спой мне на этой бессердечной пирамиде.

Она ждала, не глядя на него. Он запел по-испански «Yo soi mexicano»[49].

Я — мексиканец,
И этим горд.
И жизнь, и смерть
Презирает мой род.
Я — мексиканец,
Нет правды нигде,

И как Куаутемок,
Когда я в беде,
Перед тем, как упасть,
Я смеюсь и бью…
Но больше всего
Я влюбленность люблю.
Я — мексиканец,
Задирист и горд!

Корал рассмеялась и покачала головой.

— Как романтично.

Она села и закуталась в одеяло. Под одеялом начала расстегивать рубашку, расстегнула молнию на брюках, сняла сапоги. Франсиско сначала наблюдал за ней, потом повернулся к корзинке для пикника и начал доставать оттуда провизию. Откупорил бутылку и налил в бокал кроваво-красного вина.

— Это редкое вино из мексиканского винодельческого хозяйства Монте Ксаник, расположенного в Бахас Вале де Гваделупе. Многие о нем говорят, но немногим посчастливилось его пробовать.

Корал легла и сбросила одеяло, расставив руки и ноги, как, по ее представлениям, лежали девственницы.

— Выпей его с моего тела.

Франсиско удивленно поднял брови. Протом налил тонкой струйкой вина в ее пупок и любовно втянул его — губы впервые прикасались к ее животу. Он шептал свои обычные ласковые непристойности.

Корал руками возбуждала его, потом прекратила и снова завернулась в одеяло.

На этот раз Франсиско казался таким разъяренным, что она ненадолго испугалась, что станет современной жертвой Теотиуакана. Он в гневе выплеснул из бокала на траву драгоценное вино.

— Почему ты так себя ведешь, Корал? Ты подобна могиле! Я погребен в тебе! В чем дело?

Она подумала о том, что патологические выражения Франсиско похожи на саму Мексику — полную жертвоприношений, завоеваний, погибающих героев и исчезнувших богов.

— Налей мне в бокал этого редкого вина, Франсиско. Мне нужно сказать тебе кое-что.

Он вздохнул, налил вино и сел на одеяло, обреченно глядя в небо.

— Что я здесь делаю, в глухую ночь?

— Луису необходимо, чтобы ты кое-что сделал. Это для орлов и для народа.

Он настороженно посмотрел на нее.

— Что? Почему он мне не сказал?

— Он сказал, что ты откажешься.

— Понимаю. И ты должна меня убедить.

— Да, — прошептала она. — Франсиско, мне нужно знать. Был ли он прав, думая, что я смогу? Проститутка, такая женщина, как я?

— Ложись, — приказал он.

Корал опять откинула одеяло и легла.

— Да, — выдохнул он. И поцеловал ее в губы. — Я сделаю все, что угодно.

— Даже похитишь человека?

Он замер.

Корал поцеловала его, ее язык проник в его рот. Когда он тяжело задышал, она остановилась.

— Луис сказал, что ты больше этим не занимаешься.

— Уже много лет. — Франсиско начал раздеваться.

— Это в Нью-Йорке.

Он лег на нее сверху. Она поняла, что победила, когда он не сказал «нет».

Чтобы скрепить сделку, Корал прошептала:

— Сегодня ночью, Франсиско, ты можешь делать все, что захочешь, со своей «putita». Даже…

Франсиско застонал, когда она шепотом назвала ему те интимные ласки, в которых отказывала ему.

Он встал, открыл ей рот и лил туда кроваво-красное вино, пока она не рассмеялась, опьянев. В наказание за то, что она заставила его ждать, он положил ее на жертвенный алтарь, сооруженный из их коробок и одеял, и стал терзать ее плоть губами.

В ту ночь небо увенчало Теотиуакан полночной чередой облаков, сквозь которые звезды сияли так ярко, что Корал казалось — она может дотронуться до них рукой, если попытается.

Глава 12

Мэгги стояла под неоновой рекламой у баптистской церкви, приглашающей бездомных и бедняков, притесняемых и отвергнутых, в приветливое тепло подвала на вкусную, горячую трапезу. Она нашла убежище в своей церкви, проводя здесь долгие часы каждый день, одетая в простое платье. Дамы из этой церкви носили белые одежды, символизирующие веру. В ее случае цвет не означал чистоту. С той ночи в отеле «Плаза» с Сэмом Мэгги понимала, что не может быть чистой.

Еще два раза в ту первую неделю она уступала Сэму. Когда Мэгги опомнилась, она бросилась совершать добрые дела, чтобы не стать рабой дьявола из-за мужа. Это не очень помогало. Она все равно чувствовала себя Иезавелью[50] и обманщицей.

Так как она должна вот-вот родить, пришлось сократить время пребывания здесь. Но Мэгги чувствовала себя обязанной находиться в церкви во время основной трапезы между четырьмя и шестью часами дня.

Адамо подошел к двери в своем белом фартуке и помахал рукой.

— Хватит, mia cara, у нас уже все занято.