Святой вор

— Но если нельзя победить и нельзя проиграть в этой войне, то, наверное, должен быть какой-то иной путь, — сказал Хью. — Ни одна страна не может бесконечно раскачиваться на таких качелях, истощая себя, не имея твердой власти, покуда две партии выживших из ума стариков будут сидеть друг против друга, не в силах поднять руку и нанести решающий удар.

Роберт Боссу внимательно слушал это заключение Хью Берингара и со значительным видом разглядывал кончики своих длинных холеных пальцев. Затем он поднял свои темные глаза, в которых горели пурпурные искорки, и встретил пристальный взгляд Берингара.

— Мне по душе ваши выводы. Война идет уже слишком долго, и, не стоит заблуждаться, она продлится еще несколько лет. Но этот путь ведет в тупик, разве что умрут все старики, причем не от ран, а от старости и отвращения. Лично я не хочу дожидаться времени, когда превращусь в одного из них.

— Я тоже! — искренне промолвил Хью. Он поднял бровь и с ожиданием посмотрел в глаза графа. — И поэтому чем же занимается здравомыслящий человек, когда его вынуждают к подобному ожиданию?

— Возделывает свою землю, пасет стада, поправляет изгороди и точит свой меч, — ответил Роберт Боссу.

— Собирает свои подати? — продолжил Хью. — И платит свои долги?

— Вот именно. До последнего пенни. И держится, Хью… держится себе на уме. Даже когда подозрения в измене носятся вокруг него в воздухе, словно шальные стрелы. Вам это еще предстоит узнать. Мне нравился Стефан. Да и сейчас нравится. Но мне совсем не нравится вся эта бессмысленная война, которую он затеял со своей кузиной.

День уже клонился к вечеру, постепенно темнело. Скоро должен пробить колокол к вечерне. Хью допил свой бокал и поставил его на стол.

— Так или иначе, двое сидящих в аббатстве узников на моей совести. Надо бы мне получше пасти свое стадо. Убийство пока так и не раскрыто. А вы, милорд? Насколько я понимаю, вы собираетесь домой. И то сказать, в наше время нельзя оставлять свои владения без присмотра более чем на несколько дней.

— Не хочется уезжать, не узнав конца всей этой истории, — признался граф с легкой усмешкой. — Я все понимаю, убийство не шутка, но двое узников… Неужели вы полагаете, что хоть один из них способен на убийство? Впрочем, знаю, нельзя судить по одной только внешности. Да и сами вы их отлично знаете. Ну а я денька через два соберусь и уеду. Я рад, что познакомился с вами, — промолвил граф, подняв глаза на Хью Берингара. — И не только этому, ибо Реми со своими слугами поедет ко мне. В моем доме найдется место для такого хорошего поэта и сочинителя песен. Мне повезло встретить его до того, как он уехал на север, в Честер. Повезло и ему, ибо там он попусту растратил бы свое красноречие. Даже если Ранульф и смыслит что-нибудь в музыке, в чем я сильно сомневаюсь, то у него сейчас есть дела поважнее.

Хью попрощался, и граф не стал его задерживать, хоть из учтивости сделал несколько шагов, провожая его к выходу. Граф сказал шерифу то, что, без сомнения, сказал бы любому другому человеку, обладавшему властью, хотя и ограниченной, человеку, который внушал ему доверие и уважение. Граф Роберт бросал свои семена, тщательно выбирая почву, способную принести урожай. Когда Хью вышел на крыльцо, у него за спиной послышался голос, мягкий, но настойчивый:

— Хью! Держите это в уме!

Хью с Кадфаэлем вместе возвращались из карцера, где сидел Тутило. Уже в сумерках, после вечерни, они уединились в травном саду, дабы обсудить то немногое, что им удалось выяснить у юноши. А выяснить им удалось и впрямь совсем немного: тот твердо стоял на своих показаниях. С опухшим от сна лицом, еще плохо соображая и не отдавая себе отчета в нависшей над его жизнью угрозе, он едва ли мог оценить по достоинству, сколь много уготовано ему волчьих ям. Он и словом не обмолвился о Даални, ибо всячески оберегал ее. Он тупо и смирно сидел на своем узком топчане, на вопросы отвечал сразу, без задержки, но с раскрытым ртом и круглыми глазами выслушал рассказ Кадфаэля о том, как евангелие самым решительным образом вернуло святую Уинифред в Шрусбери и как брат Жером сам сделал свое удивительное признание, не дожидаясь приговора небес.

— Меня? — недоверчиво спросил Тутило, — Он хотел убить меня? — В первое мгновение юноша громко засмеялся, услышав нелепое предположение о том, что Жером убийца, а сам он — жертва, но затем у него перехватило дыхание, он закрыл лицо руками, словно так желал оборвать свой смех. — А тот бедняга… Да как же это можно… — Затем, неожиданно осознав случившееся, он решительно стал возражать: — Да нет, нет же! Это не Жером! Этого не может быть! — Его уверенность твердо покоилась на уверенности человека, нашедшего убитого. — Нет, вы не можете, не должны этому верить!

Вскоре Тутило перестал возражать и умолк. Он уже совсем проснулся и своими широко раскрытыми золотистыми глазами смотрел на пришедших к нему монаха и шерифа. Эти здравомыслящие люди просто не могут допустить мысли, что Жером, мелкий, жалкий, хотя и несколько зловредный монах, способен проломить камнем голову человеку, лежащему без сознания.