Святой Вроцлав

— Теперь вы понимаете, что вам нельзя высовываться?

Фиргала сплел пальцы на столе. Кабинет был совершенно пустым, как будто бы его сдали в эксплуатацию только вчера.

— Вы ту квартиру снимаете? Если вас все это настолько беспокоит, можете просто выехать.

— Это моя квартира.

— Ваша? — обрадовался Фиргала. — Прекрасно, продолжайте в ней жить и дальше. — Он заметил, что Михал пытается возразить, и тут же продолжил: — Вот только ни в коем случае не обращайтесь в полицию. Не делайте ничего. Живите, как жили и раньше, а если кто чего упомнит, тут же звоните мне. Но до того — ни слова.

Адвокат вынул визитку из визитницы, продвинул ее по столу. Мужчины подали друг другу руки. Голос Фиргалы Михал услышал уже в двери.

— И, ради Бога, может уберешься в квартире, а? Всю дрянь спалите в парке и не держите в доме. Так будет безопаснее.

Разговор был закончен. Чертовски короткий, как на две сотни злотых, повторил Михал про себя; но вот я считаю — что он своих денег стоил.

* * *

— Твой парень сдох! — услышала Малгося. — Сдох и отправился прямо в ад.

Девушка повернула голову. Ну что за странный союз: Люцина и Беата, дракон и дикий зверь, объединившиеся против Голодного Теленка. Малгося прищурила глаза. Она уже стояла перед школой и мучилась с зонтиком, а те подошли сзади, как будто бы состояли в заговоре.

— И что ты без него сделаешь?

— Сдох твой пацан!

Можно подумать, что мы в детском саду. Малгося пожала плечами и отправилась дальше. Девицы поравнялись с ней.

— А ты, что, не знаешь, что происходит? — в голосе Люцины прозвучала деланая озабоченность. — В городе пропадают люди. Один за другим. И твой мальчик тоже пропал. Ты о нем не беспокоишься? Наверняка он сидит в том проклятом месте, и один Господь знает, что с ним происходит. Во Вроцлаве имеется один такой массив, каждый, кто туда заходит, падает мертвый. Но это кроме тех, которые там жили. Теленочек пойдет туда за ним или не пойдет?

— Твой парень уже мертв, — дополнила Беата.

Малгося сложила зонтик и закурила.

— Да знаю я, знаю, — ответила она. — Я сама его убила.

* * *

Вопреки тому, что считал Куба, Томаш Бенер был не преподавателем ВУЗА, а самым обычным дантистом, который зацепился при кафедре стоматологии. Как ему казалось, он обладал необычным чувством юмора, которого сам стыдился. Вообще-то говоря, стыдился он еще пары вещей: непонимания и собственного смеха. Он не понимал Монти Пайтона, которого помнил еще с видеокассет — их скетчи казались ему лишь поводом для авторского выпендрежа, ничем более. А потом пришли все эти гадкие поляки с реклам сотовых телефонов, уже совершенно несносные и претенциозные, ибо, по мнению Томаша Бенера, даже у абсурда имеются свои границы. По причинам, непонятным для окружающих, и очевидных для него самого, он ржал на «Грязном Гарри», из себя выходил на «Афере»[16] и чуть со смеху не лопнул на «Схватке»[17]. Одним словом, его до слез смешила классика полицейского кино, но не только — как-то перепуганная Анна застала его доходящего от смеха и хватающегося за живот, не отрывавшего взгляда от «Омена»[18].

Иногда он зажимал себе рот, лишь бы не фыркнуть от смеха, который в его исполнении походил на хрип висельника. Ему не был известен кто-либо еще, кто бы смеялся хоть чуточку похоже. Пару раз, когда еще был значительно моложе, сдержаться не удалось, и Томаш помнил ужас окружающих. Во время демонстрации «Изгоняющего дьявола»[19], еще на видаке в Доме культуры, сеанс прервали, и ночной сторож спрашивал, не вызвать ли скорую. Так что Томаш Бенер предпочитал, чтобы его видели мрачным типом, а не больным или вообще больным на голову.

О нем мне известно больше, чем о других, и я мог бы заполнить целые тома историями из его жизни. Ему не было и шестнадцати, когда на школьной экскурсии он выдул пол-литра спирта и поспорил, что доберется вплавь до расположенного посреди острова озера. Спор он выиграл. Одноклассники, добравшиеся до острова на лодке, застали его совершенно голым, закопавшимся в земле. На дворе стояла средина ноября, а он таким вот образом пытался согреться. До тридцати лет он пил жестоко, чем вводил в ступор собственных пациентов — он садил клиента в зубоврачебное кресло, трясущимися руками готовил укол и боры, вращая покрасневшими белками глаз. Руки у него ходили ходуном, даже когда он включал бормашину, но застывали у самого рта обливающегося потом пациента, и чем сильнее тряслись они перед тем, тем лучше выходило сверление и очистка каналов. Очень жаль, что я не мог пользоваться его услугами.

После того, как ему исполнилось тридцать, с выпивкой он притормозил и совершенно успокоился, познакомившись с Анной — понятное дело, у себя в кабинете. После того он уже любил выпить около полудня, когда жены не было дома — тогда он приоткрывал занавеску, вытаскивал пол-литра из-за книжного шкафа и наливал себе порцию, с которой прохаживался по квартире. Мы знакомимся с ним именно в такой момент.