Святой

Элеонор знала, что ей следовало уходить, направиться прямиком домой и притвориться, что ничего не произошло. Но музыка звала ее, словно песнь сирены и неумолимо притягивала к себе. Она исходила из святилища. Ноты проскальзывали под дверь и распространялись по холлу, обвивая вокруг нее пальцы и затягивая. Она прошла через двери в святилище и последовала к источнику музыки.

Сорен сидел у пианино, справа, где он и дьяконы переодевались в свои облачения.

Она остановилась в футе от него и наблюдала за его игрой. Нет, не так. Он не играл на пианино. Он поработил его. Его пальцы двигались с поразительной скоростью и ловкостью по клавишам. Сейчас он казался чистой концентрацией. Знал ли он, что она стояла там, слушала, наблюдала, и хотела его? Она не узнала произведение, но хотела бы. Она хотела знать, что он играл, и почему играл так интенсивно, будто умрет, если остановится.

Прошли минуты. Может быть, час. Она так и не устала наблюдать за ним. Музыка пригвоздила ее к полу, так же как и его рука прижимала ее к столу в фантазии. Она не сможет пошевелиться, даже если попытается. Но она и не пыталась.

Наконец, отрывок закончился, и Сорен убрал руки с клавиш. Он держал голову опущенной, словно молился. Он не смотрел на нее.

- Элеонор, сейчас я не могу разговаривать с тобой, - сказал он.

- Вы можете посмотреть на меня? - спросила она, и, несмотря на эхо в нефе⁴, ее голос казался тихим и робким.

- Нет.

Она засунула руки в карманы.

- Вы злитесь на меня? - спросила она.

- Нет.

Элеонор оставила висеть это «нет» между ними. Она хотела поверить ему, но ощутила его напряжение. Его челюсти были сжаты, а поза – жесткой.

- Пожалуйста, поговорите со мной, - умоляла Элеонор.

- Что ты хочешь от меня услышать? - Его голос звучал таким же натянутым.

- Что угодно. Я не знаю. - Она хваталась за слова. Что-то ей подсказывало, что он точно знал, что произошло только что в его офисе, но, безусловно, если мужчина знал, то сказал бы что-нибудь, накричал на нее или наказал.

Он посмотрел на потолок.

- Для лошадей делают нечто похожее на очки. «Шоры» называются, - ответил Сорен. Он поднял руки и приложил их к вискам. - Они могут смотреть только вперед. Никакого периферийного зрения. Хотел бы, чтобы у меня такие были.

- Вы уверены, что не злитесь на меня?

- Напротив, уверяю.

Она размышляла, как правильно ответить, но не смогла. Поэтому задала самый глупый вопрос, который могла придумать.

- Значит... вы играете на пианино?

- Да, - ответил он.

- Что вы играли?

- Бетховен, четвертый фортепианный концерт.

- Где вы научились так играть?

- Моя мама преподавала фортепиано.

- Странно, - ответила она.

- Странно, что моя мама учитель фортепиано? - Сейчас он казался почти удивленным. Хорошо. Она боялась, что ее проделка в его кабинете бесповоротно изменила ситуацию между ними.

- Странно, что у вас есть мама. Я думала, вы упали с неба. Знаете, как метеор. Или пришелец.

Или Бог.

Он слабо улыбнулся, но так и не посмотрел на нее.

- У меня есть мать и отец. Я люблю свою маму. И ненавижу отца.

- Вы меня обошли. Я ненавижу обоих родителей.

- Ты не ненавидишь свою мать.

- Нет. Но я и не очень люблю ее. Думаю, эти чувства взаимны.

- Она любит тебя.

- Вы уверены?

- А как она может не любить? - спросил он, словно это была самая глупая идея в мире: даже на секунду подумать, что кто-то мог ее не любить.

Элеонор снова замолчала. У нее никогда не было более болезненной беседы. Даже ее обращение перед судьей, когда она признала вину за угон машины, было менее неловким, чем эта кошмарная беседа.

- Почему ты пришла сюда сегодня? - спросил Сорен, он по-прежнему смотрел на стену перед собой.

- Я хотела поговорить с вами, - ответила она. - У меня есть вопрос.

- Какой?

- Сейчас уже и не вспомню. Тогда казался очень важным.

Сорен сложил ладони вместе и расположил их на коленях. Сейчас он не молился. По крайней мере, было не похоже. Скорее всего, он пытался контролировать себя, пытался занять руки, чтобы не сделать что-то. Что именно?

- Это будет сложно, - сказал Сорен. - Наша совместная работа. Ты это понимаешь?

- Я... - Она замолчала и обдумала вопрос. - Думаю да.

- Я священник. Это ты тоже понимаешь?

- Нет.

- Нет?

- Конечно, я не понимаю, почему вы священник. - Слова, которые она сдерживала с момента их знакомства, наконец, вылетели. - Вам двадцать девять, и вы самый красивый мужчина на земле. Вы можете получить любую девушку в мире, которую захотите. Вы потрясающий и можете заниматься, чем захотите. Вы можете жениться и завести детей. Или заниматься безумным сексом с кем угодно и где угодно. А это чертов Уэйкфилд, Коннектикут. Пройдете две мили от этого места и попадете на край света. Здесь нет ничего для вас. Вы бесполезны для этого места. Вы можете править миром, если захотите, и мир, вероятно, не будет против. Я ненавижу следовать правилам, но я бы последовала за вами в ад и вынесла бы вас на спине, если бы пришлось. Понимаю ли я, почему вы священник? Нет, и сомневаюсь, что когда-либо пойму. Потому как если бы вы не были священником...