Святополк II. Своя кровь

Лют сам не знал, почему едва ли не с самого рождения он стоял особняком в семье. В Торческе всех народов перемешано - не счесть. Еще при Ярославе Владимировиче основан был сей городец, населен кочевыми торками[6] да берендеями[7], которые передались под руку могущественного русского кагана, вызвались хранить южные пределы Руси от печенегов да и своих братьев-торков из враждебных колен. Посадника с дружиной и тиунами поставили славян, после возвращения Олега Святославича в Тмутаракань бежали сюда последние хазары, оседали касоги[8] и ясы[9], появлялись торговцы из арабов. Все жили вместе, не мешаясь и не ссорясь, и откуда в славянской семье одного из княжьих тиунов, сплошь русоволосых и сероглазых, взялся смуглый черноволосый кареглазый отрок - не поймешь. Холопы на подворье Лютова отца сказывали о хазаринке, которую привел как-то из похода княжеский тиун Захар Гостятич. Глянулась она тиуну - да тиун не пришелся по сердцу молоденькой рабыне. Тот к ней и лаской, и таской - впустую. Кончилось тем, что затащил он силком ее на сеновал. А девять месяцев спустя родила хазаринка мальчика - да и померла от горячки. По Правде Ярославичей, быть ей и ребенку ее свободными, потому взяли младенца в хоромы, растили сперва вместе со старшими сыновьями тиуна - да не заладилось что-то. Больно обижена была мачеха на мальчишку, помня красавицу-хазаринку, а вслед за матерью и старшие сыновья не упускали случая задеть приемыша где обидным словом, а где делом.

На беду, Лют вырос под стать своему имени - спуску никому не давал, кулаками приучившись отстаивать свои права. Братья росли, детские игры становились все более жестокими; старшие, заводя свои семьи, говорили, что не выделит отец незаконному сыну ни земли, ни наследства, младшие часто поколачивали его просто так.

Сейчас он отсиживался на берегу Торчицы, куда убежал от гнева родни: младший из семи братьев, Турила, утром решил вздуть хазарчонка. Но позабыл, что старших братьев поблизости нет, - и попался под кулаки Люта. Хоть и названный по дикому быку туру, Турила силы его не воспринял, и рассвирепевший Лют опомнился, только когда Турила рухнул наземь и завопил от боли - хазарчонок выломал ему руку у плеча. На крик сбежались люди, примчался кто-то из старших братьев - и Лют, чтобы не быть жестоко избитым, удрал со двора.

Возвращаться домой не хотелось - отец и мать небось до сих пор смотрят зверями, братья рыщут по окрестностям. Но этого укромного местечка в зарослях у старой ветлы им не сыскать - Лют уже не раз прятался тут, когда совсем становилось невмоготу. Но весь век не просидишь под корнями старого дерева - и чем дальше, тем чаще Лют задумывался, как бы сбежать из дома. Днями миновало ему двенадцать лет, и парнишка всерьез считал себя взрослым.

Легкий шорох кустов выдал человечьи шаги. Лют вскинулся - бежать.

- Лю-ут!.. Лют, ты здесь? - донесся тихий девичий шепот.

Отлегло. Жданка, единственная дочь тиуна Захара Гостятича. На два лета всего девушка была старше Люта, но оказалась единственной, к кому тянулся хазарчонок. Лют помнил, как Ждана умывала его, пятилетнего, смывая первую кровь из разбитого носа, как тайком таскала гостинцы наказанному за какую-то провинность семилетнему парнишке, оберегала от уличных сорванцов, как прятала десятилетнего Люта в своей светелке и совсем недавно вышила и одарила меньшого братика новой рубашкой. Из-за этой рубашки и взъелся на него Турила - небось сам надеялся покрасоваться в обновке.

- Тут я, - негромко ответил Лют, выползая из-за ветлы. Самой норы под корнями решил он не показывать даже сестре - мало ли что приключится!

Девушка всплеснула руками, увидев брата. Кинулась, схватила за плечи, встряхнула и поволокла к воде.

- Горюшко ты мое, Лютик! - причитала она, заставляя его наклониться и смывая присохшую кровь и грязь. - Ох-ти, и обновку порвал!

Рубашка была разодрана по вороту, один рукав оторван напрочь и держался на двух нитках, на подоле темнели грязные пятна.

- Чинить теперича надобно, - причитала Жданка, стаскивая с брата рубашку. - Охти мне, и за что такое наказание!.. Ну вот молви - почто ты на Турилу с кулаками кинулся?

- Он сам первый начал, - проворчал Лют. - Почему все им да им, а мне уж и рубашки не сшей? Холопу, дескать, не по чину такое носить… На конюшню послал, навоз выгребать…

Он стоял возле сестры, глядя мимо нее черными горящими глазами, раздувая ноздри красивого горбатого носа с тонко вырезанными ноздрями. Длинные, давно не стриженные волосы черными буйными волнами лежали на крепких, по-мальчишечьи костистых плечах. Свежая ссадина на щеке и синяк на скуле портили его смуглое скуластое лицо. В глубоких глазах горела такая боль и горечь, что Ждана всхлипнула по-бабьи и притянула к себе за уши голову непокорного братишки.

- Терпи, Лютик, - шептала она. - Не держи гнева на сердце. Они ведь братья тебе, кровь-то одна, своя! Грех на братьев обижаться.

- Они сами… первыми, - прошептал Лют и вывернулся из объятий сестры. - Да и не братья они мне вовсе! И домой я теперь не вернусь!