Святополк Окаянный

Глаза его положили на тарель, и воин, который вынимал их, не отерев даже от крови руки, протянул тарель Болеславу:

— Вот они, князь.

— Выкиньте воронам, пусть полакомятся. А его на телегу, повезем в Польшу.

Так закончилось княженье чешского Болеслава Рыжего. Княженье, но не жизнь. Ослепленному, ему суждено было пережить своего палача Болеслава Храброго на двенадцать лет.

Не сокращает ли власть жизнь властолюбцам?

Гощенье в Гнезно

Болеслав Храбрый призвал к себе Горта и сказал:

— Мне только что сообщил поспешный гонец: не сегодня-завтра приезжает Ядвига с зятем.

— Со Святополком?

— Ну да.

— Ну что ж, поздравляю тебя с гостями, князь. С дорогими гостями.

— Я что хотел тебя попросить? Сделай так, чтоб нечаянно Святополк повидал Рыжего.

— Зачем это? Я, наоборот, хотел его запрятать подальше.

— Успеешь, запрячешь. Но пусть зять все же его увидит.

— Неужто хочешь припугнуть?

— Зачем припугивать, он, чай, мне как сын. Но повидать Рыжего должен. И ненароком. Понимаешь? Нечаянно.

— Понимаю. Но я ж должен что-то сказать при этом. Он же спросит: за что его?

— А ты и скажи — за ослушание.

— И все?

— И все. Никаких подробностей. Если заинтересуется, я сам ему объясню. Как он?

— Кто?

— Ну, Рыжий?

— Плачет. Волосы на себе рвет.

— Поздновато рвать начал, надо было раньше. На людей все еще бросается?

— Нет. Перестал.

— Слава Богу, понял, поганец, что людей жалеть надо. Меня не срамит?

— Нет. Но кормящему его мужу раза два уж говорил: лучше б он, ты то есть, убил меня.

— Легко отделаться хотел. Нет, пусть всю жизнь мучается, страдает. Сдается мне, и к смерти Владивоя он руку приложил.

— Как он мог? Он же в Праге не был в то время.

— Мог, Горт, мог. Подослал какую-нибудь ведунью, та подсыпала брату яду, и все. Дело сделано. Престол свободен. А кто его займет? Он же понимал, что я его посажу на чешский престол. Владивой же был моложе меня и здоров, как тур. И вдруг в одночасье умер. Мать сразу сказала: отравили. Только не знала: кто? А я сразу понял, без Рыжего не обошлось.

— Зачем же ты опять посадил его на стол?

— Посмотреть, что он еще выкинет. Вижу, принялся за старое. И понял, надо убирать голубчика. Иначе, если народ опять восстанет, на мне будет грех, посадил, мол, злодея.

— А теперь кого посадишь: Яромира или Олдриха?

— Чего ради? Они у императора под крылышком, пусть и сидят. А пока мы похозяйничаем в Чехии. — Болеслав засмеялся. — Я, чай, тоже наполовину чех.

— Генриху такое не понравится.

— Знаю. А пока терпит, Прага наша. Был бы жив Оттон Третий, с ним бы я как-нибудь уладил. С Генрихом придется повоевать. Этот не дает вам покоя. Но пока мы в Праге, я оттягаю для Польши Моравию. — Болеслав перекрестился. — Да поможет мне Бог в сем деле святом.

Перекрестился и Горт, глядя на сюзерена.

— Помяни мое слово, Горт, и червенские города мы у Руси отберем, дай срок. Зря, что ли, я породнился с Киевом.

— Пока Владимир у власти, вряд ли удастся.

— Но не вечный же он. А там подсадим на киевский стол зятечка дорогого — и все. Червень наш.

— Коли отдаст, конечно.

— Отдаст. Куда он денется. У него братьев куча, мой меч ему все равно понадобится. А за помощь плата полагается.

На следующий день к обеду действительно приехали гости дорогие. Болеслав обнял дочку, спросил на ухо:

— Ты что ж это, мать, доси мне внука не родила? А?

Сам не чая того, наступил отец на больное место дочке. Ядвига даже осерчала:

— Не твое дело, отец.

И потом в застолье сидела надутая и почти ничего не ела.

Зато зять понравился Болеславу: высокий, стройный. Правда, до тестя не дотянулся, но все же. Болеслав, обняв Святополка с искренней приязнью, похлопал ласково по спине.

— Ну, рад. Очень рад, что свиделись. Наконец-то вспомнили об отце.

После обильного обеда и умеренного возлияния Болеслав зазвал Святополка к себе, усадил на мягкую скамью:

— Давай, сынок, поговорим без баб. А?

— Давай, — согласился Святополк.

— Я за Ядвигу. Как она? Ну, ты понимаешь, в постели годна ли?

Святополк смутился, даже покраснел, пробормотал, опустив очи:

— Ну как? Годна. Женщина как женщина.

— А что ж у вас доси наследника нет? Три года уж живете.

— Не знаю, — пожал плечами Святополк.

— Старшие дочки, гляди, кто двумя, кто тремя обзавелся. А Ядвига все не телится, — осклабился Болеслав. — Может, ты виноват? А?

— Не знаю, князь…

— Какой я тебе князь, зови отцом.

— Не знаю, — повторил Святополк, пока еще не решаясь на «отца».

— А что, долго узнать, что ли? Защучь где-нибудь в амбаре девку-рабыню да и покрой. Чего смущаешься, как красна девица. Ты князь, мужчина и уж в чем, в чем, а в бабах не должен отказа иметь.

— А коли она родит?

— Ну и что? Это и надо. Это и будет значить, что Ядвига яловая, и уже навсегда. Отберешь ребенка у рабыни, а Ядвиге велишь усыновить и вскармливать.

— Но как же…

— С рабыней, что ли? Продашь какому-нибудь греку — и все дела. Что тебя смущает? Важно, что ребенок твой. Понимаешь, твой. Думаешь, твой дед Святополк — сын Ольги?

— Ну а чей же?

— Эх ты. Посчитай-ка. Игорь женился на ней в девятьсот третьем году, а Святополк родился в девятьсот сорок втором. Смекаешь?

— Ну и что?