Святослав

— Мой император! Василевс мой! Разве можно так страдать из-за каждой глупой записки? «…в третий месяц переселишься из сей жизни…» Ничтожный червь! Недаром он так и подписал эту записку. Но кто, скажи мне, может знать, когда человек уйдет из этой жизни? Бог? Но ведь Бог этого не скажет, потому что, когда приходит срок, он зовет; если же судьба судила жить, человек побеждает даже смерть. У нас с тобой, император, есть враги — и здесь, в Большом дворце, и в Константинополе, и в империи. Но, василевс, мы не были бы императорами, если бы их не имели. А разве у них не было врагов?

Она указала на стены опочивальни, украшенные мозаичными изображениями императора Константина, Юстиниана, Михаила и Василия Македонянина… Как живые, шли и шли они, высоко подняв руки. За ними, с молитвенниками в руках, следовали их жены, дети…

— Это правда, — вырвалось у императора Никифора. — Македонянин, — он указал пальцем на одного из них, — убил этого самого… Михаила Мефисоса, а тот — этого…

— Да, — подтвердила Феофано и громко рассмеялась. — Они убивали даже друг друга. Чего же ты испугался? Ничтожный червяк пророчит тебе смерть, и ты ему веришь?! Подумай, император! У тебя надежная этерия, от тебя не отходит твой паракимомен Василий, ты построил — и хорошо сделал — этот дворец Буколеон, куда не проползут ни мышь, ни червяк, наконец, подле тебя и я — твоя радость, твоя опора.

— Это правда, — согласился император Никифор. — Здесь, в Буколеоне, возле тебя, я в безопасности… Но врагов много, они там, за стенами Буколеона…

— Кто же они?

— Оттон немецкий.

— Вряд ли Оттон пойдет против Византии, — возразила Феофано. — Он сейчас в Италии, успокоился и далее не двинется…

— Но и вся Азия в огне, Феофано!

— О, — Феофано засмеялась, — после того как ты сам, а потом Вард Склир прошли по Азии, там не посмеет даже ветер дохнуть…

— А Болгария?

— Болгария — в самом деле ненадежная земля, и не так она, как Русь.

Феофано на минутку задумалась и продолжала:

— Когда-то… это было давно… еще при жизни императора Константина, я видела в Большом дворце киевскую княгиню Ольгу… Это страшная, опасная женщина. Я до сих пор не могу забыть ее глаз, лица, губ. Таков, верно, и ее сын Святослав. Но почему ты не идешь против него, император?

— Видишь ли, — задумчиво ответил Никифор, — я сам позвал князя Святослава и даже заплатил ему, чтобы он громил непокорных болгар…

— Он громит их, об этом говорит весь Константинополь. Но Константинополь боится, что Святослав может явиться и сюда…

— О нет, — уверенно сказал император, — болгары не допустят его сюда…

— Кто не допустит? — с презрительной улыбкой спросила Феофано. — Их косноязычный кесарь Петр, этот монах с Афонской горы?

— У него есть сын Борис… наш родственник, Феофано.

— Так почему же ты держишь его здесь, при дворе?

— Он завтра уезжает в Преславу, — сказал Никифор. — Правда, на Петра полагаться далее нельзя. Но, Феофано, я и не рассчитывал на него. Уже давно, еще в то время, когда Святослав вторгся в Болгарию, я послал епископа Феофила своим василиком к печенегам, дал ему золото, чтобы они напали на Киев.

— Паракимомен Василий не говорил мне об этом…

— Об этом до сих пор знали только я да он, а теперь будешь знать и ты, Феофано.

— Это очень хорошо, — согласилась Феофано. — Но на Святослава должен идти и ты.

— Как только ударят печенеги, двинусь и я. А потом, ты знаешь, было неспокойно в Азии. Сейчас я готов и пойду, пойду…

— О, теперь я вижу, что ты действительно мудр! — горячо, воскликнула Феофано. — Иди, иди на них!.. Помнишь, — задумчиво сказала она, — как ты когда-то, сразу же после нашей свадьбы, уехал в Азию… и взял меня с собой? Я жила в твоем шатре. Как ты был тогда прекрасен, император! Я помню тебя на коне, в позолоченных доспехах, в шлеме, с мечом…

— Да, — согласился он, — это было чудесное время. Но разве я сейчас уж так стар? Феофано, я еще сяду на коня и поведу войско на Русь… И тебя я тоже возьму с собою…

— Но покуда ты молишься, а не готовишься к войне.

— Я перебрасываю войска из Азии, мои легионы уже стоят во Фракии и Македонии, скоро будет готов и мой флот…

— Нет, ты не готовишься, — решительно промолвила Феофано, — потому что не думаешь о своих полководцах. Почему ты пренебрегаешь мужем, который прославился подвигами и не раз спасал тебе жизнь, помог стать императором?

— О ком ты говоришь?

— Об Иоанне Цимисхии, твоем двоюродном брате, которого ты безо всякой вины отрешил от должности доместика схол и заставляешь уезжать в Армению. Зачем ему, человеку знаменитого рода, сидеть в глуши в то время, когда он должен стоять во главе войска, вести его? Кроме того, у Цимисхия большое горе — только что умерла его жена… Никифор, пусть он останется в Константинополе и женится на дочери благородного патрикия… Сделай это для меня…

— Разве только ради тебя, — промолвил император. — Но я не хочу видеть его здесь, во дворце. Пусть он живет в городе, пусть женится, но не показывается мне на глаза.

— Спасибо, — поблагодарила Феофано. — Сейчас ты поступил как император. За это тебя любила и любит Феофано…