Святослав

Когда князь приблизился к Перуну, крики на Горе утихли. Все, кто шел с князем, остановились, сам он вышел вперед и встал перед жертвенником. Тут он положил на землю щит, меч, шлем. Жрец подал ему на серебряном блюде части жертвенных животных, которые он бросил в огонь, а когда жрец подал ему корчагу, плеснул из нее в пламя и вина.

Над огнищем поднялся дымок, на мгновение притухли языки пламени.

– Боги! – громко произнес князь Святослав. – Обратите взоры свои на нас, детей ваших. Мы пришли к вам сегодня с жертвою и просим – дайте нам, боги, тепло с неба, урожай от земли, мир городам нашим, победу над врагами. Дайте, боги!

Он смотрел блестящими глазами на огонь, потом посмотрел вверх и простер руки к деревянному изваянию Перуна. Весь его вид, глаза, движения говорили о том, что Святослав верит в то, что произносит. Верит, что Перун может дать Руси тепло, урожай, мир и победу.

А рядом с князем стояла его мать Ольга, и хотя она, как княгиня, должна была присутствовать здесь, но ее скорбные глаза, бледное лицо, сложенные на груди руки красноречиво говорили, что ее не трогает все происходящее на требище, душа ее протестует против этой жертвы, мысли ее витают где-то далеко.

– Перун принял жертву! – внезапно закричал жрец.

Огонь уже поглотил жертвенное мясо, пролитое вино усилило буйное горение дерева, и огонь перед Перуном загудел, разгорелся, в глазах и на усах бога заиграли красные отблески -казалось, что, стоя на горе, бог Перун торжествует, смеется. Князь Святослав взял свой меч и щит, надвинул шлем. Княгиня Ольга глубоко вздохнула, но никто этого не услышал.

Вынув мечи из ножен, высоко подняв их над головами, несколько десятков дружинников встали кольцом вокруг огня. Громко ударили бубны, на их шум отозвались трубы, запищали свирели, княжья дружина забряцала щитами.

Размахивая мечами, сходясь и расходясь, словно то был настоящий бой, дружинники ходили вокруг огня, исполняя священный танец своих далеких предков. Все чаще и чаще гремели бубны, все сильнее и сильнее гудели трубы, непрерывно свистели свирели, шумела вся Гора.

И долго, как велел обычай, ходили вой вокруг огня, изображая, как они встречают нежданного врага, как ожесточенно сражаются и побеждают его, как трудятся на своих нивах, как любят, веселятся.

И в то же время то тут, то там в многочисленной толпе звучали песни – одни из них были древние, как мир, другие складывались тут же:

Ой, славен, ясен красный наш князь, Киева-города князь Святослав!

– Пускай люди веселятся! – сказал князь Святослав старшине.

Из княжеских медуш уже выкатывали бочки меда, из клетей уже вынесли и расстелили на земле холсты, на них уже лежали хлеб, мясо и различные плоды – на Горе, в предгра-дье, на Подоле начинался праздник. Святослав, сын Игорев, вокняжился на Киевском столе.

4

Еще раз пришла весна, прилетели гуси и журавли, принес-• ли на своих крыльях солнце, Рось вскрылась, и уплыл на волнах лед, из земли стрелками потянулись травы, наступили жаркие дни, теплые ночи.

В одну из таких ночей Малуше стало очень тяжко, нестерпимо больно. Боль зарождалась под сердцем, сводила ноги, все тело содрогалось, хотело освободиться от боли, разродиться тем, что уже само стремилось к жизни…

Малуша лежала на траве в землянке. Желань не зажигала огня, но на дворе, высоко над Росью, висел месяц, все вокруг было залито его яркими зеленоватыми лучами. Свет месяца заглядывал через отдушину и в землянку, освещал груду травы, Малушу, Желань, склонившуюся над нею.

– Кричи… стони… двигайся, сильнее двигайся, Малка! -говорила Желань.

Лицо Малуши было искажено болью. Большими глазами она смотрела на месяц, с уст ее срывались тяжелые стоны.

– Малуша! Шевелись, шевелись, Малка!

Добрыня стоял в это время неподалеку от землянки на высокой круче и смотрел на Рось. Черные тени ложились от скал, черным-черна была вода между берегов, только середина реки светилась, сияла, словно там сверкала чешуей серебристая рыба.

Добрыня ждал. Он верил, что пройдет немного времени – и на небе загорится еще одна звезда, а на земле, рядом, в землянке, родится новая жизнь. Это было так просто и так обычно, что он над этим даже не задумывался. Так всегда было на свете, так должно быть и теперь.

Он думал о другом. Каждая звезда в небе имеет свой круг, будет иметь свой круг и та новая звезда, что родится в эту ночь. Но какая судьба ждет то дитя, которое рождается сейчас в землянке над Росью?

Добрыне это не было безразлично. Женщина, стонавшая и кричавшая в землянке, была его сестрою, в ней текла та же кровь, что и в Добрыне, – кровь Анта, деда Улеба, Воика… Их же кровь будет и в новорожденном ребенке, кровь Полянского рода…

Но будет в дитяти и другая кровь, и, когда Добрыня думал об этом, холодок и трепет пробегали по его телу.

В землянке раздался детский плач. Вздрогнул Добрыня, медленно снял с головы шлем, положил руку на рукоять меча.

Скрипнула дверь, из землянки вышла Желань.

– Это ты, Добрыня?

– Я, Желань.

Тогда она вымолвила одно слово:

– Сын…

И торопливо стала спускаться с ведром к реке.