Святослав

– Спасибо, сынок. – Княгиня долго лежала, сомкнув глаза, будто отдыхала. – Все кончается, – промолвила она и взглянула на Святослава. – Вот так угасает жизнь. Пройдут годы, минут века… и узнают ли когда-нибудь люди правду о том, как трудно было нам и всем людям на Руси?

– Узнают, матушка, – уверенно сказал Святослав.

– Когда умру, – продолжала княгиня, – не совершай по мне тризны… есть пресвитер… пусть похоронят как христианку…

– Матушка! – вырвалось у него,. – А позволишь мне взять Малушу?

Княгиня Ольга долго не отвечала, потом, словно ей надо было сказать что-то очень важное, попыталась подняться. И она поднялась, оперлась на руку, села…

– Знаешь ли ты, Святослав, – сказала она, глядя на сына, и глаза у нее стали большие-большие, – что тогда… в ту ночь… когда Малуша уезжала из города… я пожаловала ей село… Будутин…

– Пожаловала село?

– Да… но она его не взяла. Отказалась… потому что не подарка хотела, а любила тебя… такого светлого… какой ты и есть… Знаешь теперь, какая Малуша!…

Ольга перевела дыхание.

– Малуша, – закончила княгиня, – она… она сильнее меня… разыщи… возьми ее…

И вдруг глаза ее погасли, голова откинулась на подушки…

Святослав не спал всю ночь. В Киеве давно уже знали, что княгиня неизлечимо больна. И как только черное знамено, вестник смерти, появилось над стенами города, зашумела, заклокотала Гора, боярские и воеводские жены кинулись к княжьему терему, оттуда послышались их скорбные, полные отчаяния крики, – они обряжали и готовили княгиню в далекий путь.

Лучшие мужи Горы, которые были своими людьми в княжьих теремах, поспешили тотчас к князю Святославу – у них к нему было теперь много дел.

Князь Святослав был не один. Он сидел в своей большой светлице, что выходила высокими окнами на Днепр, окруженный тремя сыновьями. Близ них стояло несколько воевод – они прибыли вместе с князем с Дуная; у дверей светлицы, чтобы быть под рукой, ждали слуги.

Горянские бояре и воеводы заходили в светлицу, останавливались перед князем и, низко поклонившись, молча отходили в сторону: душа умершей княгини в эту пору, как все они думали, блуждает где-то близко, и не годилось о чем-либо говорить.

Молча склонили голову им в ответ князь Святослав и его сыновья. Люди сочувствовали их большому горю, горе князей – их горе.

За окнами быстро темнело. Еще видны были темно-синие воды Почайны, остров, голубой плес Днепра, желтые косы, леса, небо. Но все это меркло, угасало. С востока надвигалась ночь…

В сенях дворовые высекали кресалом и раздували огонь. Потом кто-то со свечой в руках зашел в светлицу и принялся зажигать у стен светильники. За окнами совсем потемнело.

И сразу стало видно всех толпившихся у стен бояр и воевод. Бородатые, опаленные солнцем мужи переминались с ноги на ногу, прятали руки с высокими шапками за спиной и упорно молчали.

Но молчать так целый вечер не было сил. Один из бояр -это был лучший муж Лаврит' – сделал шаг вперед и прокашлявшись, спросил:

– Когда же мы отдадим, княже, погребальные почести нашей княгине?

Князь Святослав, смотревший, как за Днепром вспыхивает зеленым светом первая звезда, казалось, проснулся.

– Что ж? Похороним, как надо…

– Покон велит, – продолжал Лаврит, – похоронить до вечера другого дня, чтобы душа покойной не заблудилась в небесных лугах, а попала прямо в вырий…

– Верно, верно, – зашумели бояре, – похоронить нужно завтра, по покону…

– Но я хотел бы, – князь поглядел на своих мужей, – чтобы на погребальные почести успели приехать люди. Гонцы уже скачут во все земли, хоть вернутся и не скоро. Однако Вышгород, и Белгород, и Родня должны быть.

Боярин Лаврит молчал, но изо всех углов светлицы и даже из сеней послышались голоса:

– Это правда! Вышгород, Белгород и Родня должны быть. Они, верно, уже едут. Покойная княгиня была так больна…

Но боярин Лаврит сказал еще не все, что думал. Он сгреб широкой пятерней волосы на затылке и громче прежнего, раздраженно спросил:

– А когда тризну совершать будем, княже? Ведь подготовиться след – лодию, и слуг для жертвы, и коней, и всякий запас на дорогу…

Говоря по правде, князь Святослав хоть и не ждал этого вопроса от своих мужей, но понимал, что задать его могут. Напряженное молчание в светлице подтверждало, что спрашивает не один Лаврит. Рядом с ним, как только теперь это заметил князь, стоял и седой, старый жрец Перуна.

– Что ж, – ответил Святослав, – воздать почести, конечно, следует, и я уже велел все приготовить, но жертвы не хочу, тризны по княгине совершать не будем…

– Как же так? – внезапно озверев, заорал Лаврит. – Все князья русские, иже за Кия и после него, похоронены были по нашему покону, и над ними совершали тризну.

Князь Святослав медленно поднялся со стула, шагнул вперед и остановился перед боярами и воеводами Горы. О, в этот вечерний час он почувствовал, что привело их сюда, почему они стояли молча, почему глубоко и тяжко дышат, почему впились в него горящими глазами!

– Моя мать, Ольга, – сказал он так, чтобы все слышали, -была христианкой и завещала мне похоронить ее по-христиански, а не по нашему обычаю, без тризны…