Святослав

Император чувствовал себя прекрасно, хорошо выспавшись после многих бессонных ночей в летнем дворце на Гала-те. Утром он позавтракал, выпил вина, а теперь видел Константинополь, толпы народа, слышал пение хоров, и от всего этого у него кружилась голова.

– Многая лета тебе, божественный Иоанн! – начинали ди-моты.

– Многая лета, многая лета, многая лета! – подхватывали хоры.

– Многая лета Иоанну с августами! – продолжали димоты.

– Многая, многая, многая лета! – еще громче славословили хоры.

Под торжественное пение хоров патриарх подал императору драгоценный скипетр и золотой венок, а димоты услужливо подставили Иоанну спины, когда он сходил с коня.

Здесь, на берегу Золотого Рога, уже стояла запряженная четверкой лошадей, обитая бархатом и украшенная самоцветами колесница, и димоты расчищали среди толпы путь, чтобы император мог к ней подойти.

Однако Иоанн Цимисхий не сел в колесницу, в которой его не могли видеть. Он велел поставить на колесницу драгоценную икону Божьей матери, вывезенную из Преславы, и короны болгарских кесарей. Сам же, надев золотой венец и взяв скипетр, вскочил на коня, – о, в Константинополе все знали и теперь убедились, какой ловкий наездник император! Так он и въехал в город, с венцом на голове, со скипетром в руке, с красной багряницей на плечах.

В тот же день, к вечеру, император совершил выход в Золотую палату. Там все давно приготовили для этого первого после войны выхода. Папия со своими диэтариями несколько ночей до этого не спали – мыли мраморные полы, натирали до блеска светильники и паникадила, развешивали на стенах знамена и дорогие ткани, украшали все цветами.

Каждый из сановников мечтал попасть на этот выход, но император велел пригласить в Золотую палату прежде всего посла Германской империи, посла Венеции, всех знатных чужеземцев, полководцев, и потому многим сановникам пришлось стоять в конхах вокруг Золотой палаты, а еще некоторым сидеть за закрытыми дверями в Орологии.

Во славе и величии вошел император в Золотую палату, сел на золотой трон, обозрел толпу собравшихся и дал знак логофету. И тогда в палату ввели кесаря Болгарии Бориса.

К нему были прикованы тысячи глаз. Только теперь понял кесарь, почему, оставляя Преславу, император повелел ему следовать за ним, почему везли его в закрытом возке, почему заставили ждать так долго в Орологии, на смех и глумление всем сановникам.

Но у кесаря-труса оставалась еще капля надежды, и по знаку логофета он пошел вперед, направился к императорскому трону. Это была страшная минута – идти и чувствовать, что за каждым твоим движением следят император, послы, знатные чужеземцы, тысяча глаз. Кесарь Борис боялся, что упадет. И он, наверное, упал бы, если бы логофет не подал ему знак опуститься перед троном императора на колени.

– Почему ты надел на себя багряницу и красные сандалии? -прозвучал голос императора ромеев.

«Конец», – подумал кесарь Борис, вставая.

И это был действительно конец: несколько диэтариев подскочили к нему и сорвали багряницу, сняли сандалии. Босой, раздетый, стоял кесарь Борис среди Золотой палаты. А впрочем, он уже был не кесарем, а самым ничтожнейшим из всех, кто толпился здесь, в палате.

И тогда Борис вспомнил о Боге: ведь если император Ци-мисхий сорвал багряницу с него, с кесаря, то в Болгарии остается еще патриарх, не подвластный ни императору ромеев, ни константинопольскому патриарху, он может защитить кесаря Болгарии.

– Я обращаюсь к Богу, – воскликнул развенчанный кесарь, – я призываю на помощь церковь и патриарха болгар!

Стиснув губы, император Цимисхий долго смотрел холодным взглядом на Бориса, а потом процедил:

– Да будет тебе известно, что болгарского патриарха тоже не существует, есть только константинопольский патриарх, которому отныне подлежит и болгарская паства.

Итак, по слову Цимисхия уничтожалась Болгария – ее кесари, церковь.

Но императору ромеев и этого было мало. Он хотел, чтоб над кесарем Борисом, а следовательно, и над Болгарией, насмехались не только в Золотой палате, но и во всем Константинополе, во всем мире.

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа, – сказал император, -властью, данной мне от Бога, посвящаю тебя в магистры…

Бледный и растерянный, стоял магистр Борис перед троном императора. Он не нашел ничего другого, как стать на колено и поцеловать красную сандалию императора, которая пахла пылью. Отныне он сам был пылью!

Войско Иоанна Цимисхия отходило от Дуная очень медленно. Легионы же его стояли на месте, грабя и объедая города и села. Лишь тогда, когда в гирле появились первые хелан-дии из Херсонеса, а прибывшие на них купцы рассказали, что видели далеко в Понте лодии со знаменами киевского князя, легионы снялись с места и направились в горы.

После них в болгарских селах стало еще труднее и горше -новеллом императора Иоанна многие придунайские земли жаловались акритам. А те были еще большими кровососами бедных болгар, чем легионеры.

Акриты шли в села, и вставали дымы над колибами и хижинами, а по улицам неслись стоны и стенания. Акриты хватали все, что только могли унести, – меха, жито, последнего ягненка.