Святослав. Хазария

– Сам знаешь, отче, сколько сил и слов разных потратила я, чтобы сына на путь христианский наставить, всё тщетно!

– Ведаю, матушка. – Голос Алексиса стал проникновенным, мягким. – Да только тебе в этом тяжком деле, как мы уже говорили, верная помощница нужна. Не хочет князь Святослав мать родную послушать, так, может, жену послушает. Как хорошо, что ты обратилась к Василевсу. Да и я письмишко патриарху послал, он дочь свою во Христе никогда в беде не оставит. Христианин христианину помогать должен и тем добродетель свою перед Господом на деле доказывать! Будет у князя жена, собой хороша, умна, понимающая, когда и что молвить надо, а когда смолчать, и – самое главное – христианка!

– Дай-то Бог! – вздохнула Ольга. Потом спросила: – Как идут дела с обращением в веру христианскую, батюшка, много ли народу прибавилось?

– Ох, мало, матушка! Вот, Гарольда твоего, слава Богу, в Григория перекрестили. А ещё лодочник один за деньги твои окреститься согласен, а другие над ним смеются, потому как он бражник беспробудный и пьяница. Нет, мать Ольга, нельзя добиться смирения на Руси без крещения Святослава. Люди так и молвят: коль Перун ему, мол, победу даёт, так за что будем от богов своих отрекаться? Надо срочно женить князя на христианке!

И они пустились в обсуждение подробностей.

В тот же день в Киев прибыл гонец от Святослава и поведал о победе над хазарами на Миусе и Донце-реке.

Высыпал народ на улицу, стал песни петь. Тотчас все пошли к Мольбищу, где Наместник Великого Могуна сотворил всенародное моление и прославление Святослава с дружиной. А потом люди на радостях устроили великие гулянья.

Княгиня на улицу не показывалась. И кияне рекли между собой:

– Что ж это мать Ольгушка, княгиня наша, победе русской не радуется?

И шло в народе смущение, и на греков озлобление, что скоро греки те всё в Киеве к рукам приберут.

– Бог Перун помогает нашей дружине на поле брани, – рекли старые люди, – и за то мы своих богов почитать должны, а не идти за чужими!

И случилось так, что повстречали кияне по дороге батюшку Алексиса, что спешил в свою церквушку. Окружили они попа византийского, стали одежду на клочки рвать, затрещины да пинки сыпать, может, и до смерти забили бы, не подоспей на шум Гарольд с дружинниками. Отбил он попа у киян, привёз обратно в княжеский терем.

Жалкое зрелище предстало перед княгиней: весь в лохмотьях, синяках да кровоподтёках, отец Алексис, всхлипывая от боли, страха и обиды, протянул руки к Ольге:

– Ай и злой же твой народишко, княгиня, хотел меня Перуну в жертву отдать! Не будь Гарольда с дружиною, так и загинул бы ни про что! За службу мою тебе верную живота лишиться мог!

Ольга тотчас велела кликнуть теремных людей, чтобы помогли батюшке, помыли, переодели, мёду крепкого дали для успокоения. Потом сердито повернулась к Гарольду.

– Слушай, Григорий, – обратилась она к нему, называя новым христианским именем, – сколь это будет продолжаться? Смуты сии да бесчинства? Отчего люди достойные не могут спокойно по Киеву ходить и вынуждены у меня в тереме прятаться? Не я ли дала тебе власть полную, чтоб смутьянов ловил и карал нещадно?

Гарольд переступил с ноги на ногу.

– Народ, княгинюшка, не просто так мутится…

– Отчего же?

– А мутится он оттого, что не видит тебя ни на улицах, ни на Мольбище в честь победы Святославовой…

– Не желаю я деревянным богам, сим грубым идолам кланяться, не хочу ходить на поганское Капище!

– Правду речёшь, княгинюшка, – отозвался Алексис из-за стола, уже умиротворённый жбаном мёду и жареным поросёнком, – не ходи на бесовское Капище, и за то будешь в Раю вместе с пресвятой Богородицей!

– Дело твоё, мать-княгиня, – продолжал Гарольд. – Только народу объясниться надобно, можешь больной сказаться, да хоть лик свой светлый на миг явить, дабы всех успокоить…

Поразмыслив, согласилась княгиня, что Гарольд дело речёт, без того смуты хватает. Вышла на крыльцо высокое наружное, показалась народу, махнула платком расшитым.

Люди обрадовались, видя княгиню здравой и весёлой, и кричали ей троекратную «славу».

Особенно много люда собралось на киевском Торжище. Там ходил слепой Боян, ведомый за полу отроком. Вот сел он на своём привычном месте, взял гусли, коснулся перстами струн и запел: