Император почитал мир гораздо больше войны, потому что знал, что мир сохраняет народы, а война, напротив, губит их. Поэтому он с радостью принял эти условия росов, заключил с ними союз и соглашение и дал им хлеба – по два медимна на каждого. Говорят, что из шестидесятитысячного войска росов хлеб получили только двадцать две тысячи человек, избежавшие смерти, а остальные тридцать восемь тысяч погибли от оружия ромеев. После утверждения мирного договора Свендослав попросил у императора позволения встретиться с ним для беседы. Государь не уклонился и, покрытый вызолоченными доспехами, подъехал верхом к берегу Истра, ведя за собою многочисленный отряд сверкавших золотом вооруженных всадников. Показался и Свендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал. Так закончилась война ромеев со скифами».
Отложив свиток, Цимисхий устремил задумчивый взгляд на пролив, пестревший парусами. Небольшая рукопись вызвала у него потребность осмыслить свое место в длинной череде властителей. Как запомнится потомству он, пятьдесят первый василевс державы ромеев – великим воителем, щедрым и милостивым властелином, либо узурпатором трона и тираном? Ведь даже удачливые императоры, правившие десятилетиями, сподобились оскорбительных кличек. Константина V иначе как Копронимом не называют. Подумать только, имя самодержца, перед которым дрожала вселенная, любой оборванец соединяет с грязным эпитетом Дерьмоименный! А храбреца и философа Юлиана пригвождают прозвищем Апостат – Отступник. И ведь дело не столько в истинных или мнимых прегрешениях этих императоров – Иоанн достаточно цинично смотрел на все их отступления от догматов христианства; ради власти, ради достижения своих целей иной раз приходится совершать такое, что простому смертному вменяется в великий грех. Он, благодарение родителю, получил хорошее образование и знал, как многое в памяти потомства зависело от умения властителя окружить себя талантливыми поэтами и летописцами. Именно они создавали образы своих повелителей, которые остались жить для будущего. Кто может сказать, насколько истинны страницы жизнеописаний, кто может по прошествии столетий судить, каков на деле был нрав давно почившего самодержца? Иное дерзкое, но умное перо может разрушить память о самом выдающемся человеке и самые великие деяния представить как смешную тщету.
Мысли его вновь вернулись к злополучному Свендославу. Говорят, в земле русов тоже существуют свои историки – их жрецы также создают какие-то летописи. Есть там и поэты, что славят своих государей на дружинных пирах. Сложенные ими гимны переходят в народ и живут среди простолюдинов в виде песнопений слепцов и преданий. То же самое было в Элладе, когда вдохновенный старец собрал многовековые легенды о великой Троянской войне. Как знать, может быть, и в грядущих поколениях русов родится свой Гомер и восславит нынешние кровавые пиршества на полях Болгарии?
Что касается его самого, то Иоанн знает, кому поручить летопись своего правления. Этот юный дьякон не будет больше обретаться в патриаршей свите. Позвонив в колокольчик, император отдал евнуху распоряжение позвать паракимомена Василия.
Когда грузный желтолицый вельможа неслышно вплыл в библиотеку, Иоанн отрывисто сказал, стараясь не встречаться взглядом с могущественным и оттого ненавистным ему царедворцем:
– Вчера ты представил мне Льва, юного годами, но не разумом мужа. Я бы хотел видеть его среди придворных дьяконов.
Белобережье
Ветер с моря гнетет к земле камыши и черный кустарник, гонит над заснеженной равниной, над мрачными полями лимана белый горький дым. Среди плоских унылых равнин там и сям темнеют сваленные кучами лошадиные трупы и перевернутые ладьи. Изредка поднимается над мятущейся сухой растительностью голова в суконном колпаке и, быстро оглядев окрестности, снова ныряет в камыши. Еще реже появляются из-под земли согбенные фигуры в измызганных плащах, с мечами на поясе. Вынув оружие из ножен, они рубят кусты и, соорудив вязанку, тащат топливо к тому месту, откуда выбрались на свет Божий, и снова скрываются под землей.