Святослав. Великий князь киевский

Святослав встал у двери.

   — Приступай! — крикнул Ягуба палачу.

Тот медленно подошёл к Данилке, волоча за собой кнут, и нанёс удар по ногам парня. Кнут свистнул, раздирая порты, Данилка закричал.

   — Говори!

Данилка замолчал, ловя ртом воздух.

   — Ещё! — скомандовал боярин.

Палач ударил второй раз, уже сильнее. Данилка обмяк и опять повис на путах.

   — Потише, дубина, он мне живой надобен! — прикрикнул боярин на палача, оглянулся на стоявшего неподвижно у двери великого князя и поднял Данилке голову. — Воды!

Палач принёс в ковше воды, плеснул в лицо парню, тот открыл глаза.

   — Пойми ты, — сказал боярин вкрадчиво, почти ласково, словно втолковывая неразумному отроку очевидные истины, — я же знаю, что ты там был. Не мог не быть и не мог не видеть убийцу князя Романа. Ежели б ты не был там, не оказалась бы у тебя эта рукопись, самим певцом писанная. А молчать станешь — придётся тебя всё-таки калёным железом пытать… — Он снова сделал знак палачу, и тот выхватил из жаровни клещи, поднёс их к самому лицу Данилки.

Данилка отпрянул, насколько позволили ему путы.

— Ну? — настаивал Ягуба.

   — Борислав... — едва шевеля губами, произнёс он.

   — Что Борислав? Говори!

   — Он дал мне...

   — Когда?

   — В ту ночь.

   — Ты всё видел?

   — Да...

   — Кто князя Романа убил?

   — Княжич...

   — В поруб его! — раздался резкий голос великого князя. — Заточить в узилище! И чтоб имени его никто не знал — заточник, и всё!

Палач узнал великого князя, без промедления отвязал Данилку и уволок в глубину подвала, к дальнему ходу. Противно скрипнула невидимая в темноте дверь, палач с Данилкой исчезли.

Святослав подошёл к стене и тяжело опустился на скамью, на которой только что сидел Ягуба.

   — Значит, Борислав... — задумчиво молвил великий князь, опустив голову. Как же ему теперь вызволять внука из беды? — Это против меня... как перст указующий. Не простит мне князь Рюрик... да... — Он поднял валявшийся на полу свиток, развернул, скользнул глазами, вздохнул тяжко, прочитал негромко, но отчётливо:

Смутный сон видел Святослав
В своём тереме высоком киевском
И по утру боярам рассказывал:
«Одевали меня на ночь
Чёрным саваном на кровати тисовой,
Наливали мне вино синее,
С горем смешанное.
Высыпали мне крупный жемчуг на грудь
Из пустых половецких колчанов,
И раскаркались серые вороны
На болоте у Плесненска...

   — Смерть моя здесь описана, а, боярин? — Святослав сжал свиток в кулаке, смял. — Докопался до истины. Лучше бы её не знать вовсе. Что смотришь? А ну, говори, зачем тебе это? — Ткнул смятым свитком в лицо Ягубе, встал, наливаясь гневом, закричал: — Зачем? Зачем, говори, пёс, зачем добивался?

   — Ты ж велел...

   — По следу идёшь, пёс кровавый, свернуть вовремя не можешь, от запаха добычи шалеешь! А что я теперь с этим вот, — потряс свитком, — сделаю? Как перед Рюриком обелюсь? Мой ведь... — Святослав чуть не сказал «внук», — мой человек Борислав! И рукопись к нему ведёт, ни к кому иному...

   — Так ведь никто не знает, только двое — ты да я.

   — Там, где двое, тайн нет. — И вдруг у Святослава мелькнула догадка, обжигающая и страшная. Он затряс в гневе головой и злобно зашипел: — Двое? Ты... ты меня в руках держать захотел? Не по твоей глотке кус, Ягуба! Подавишься! Сгною! Живым отсюда не выйдешь!

Ягуба упал на колени, взмолился:

   — Не казни, выслушай!

   — Давеча всё петлял, теперь вот... Что у тебя на уме? Говори, не то сей же час велю вздёрнуть! Говори! С Рюриком стакнулся?

   — Смилуйся... твой я, твой, с потрохами, весь...

   — Мой? — Великий князь стремительно, не по годам, подбежал к стене, выхватил факел, вернулся к Ягубе, всё ещё стоящему на коленях, стал тыкать ему в лицо факелом, подпаливая бороду. — Не бывать по-твоему, меня в руках держать — не бывать! — И вдруг сунул в огонь факела свиток. — Вот и все следы, все ниточки, все улики твои — нету их!

Свиток медленно разгорался, запахло палёным...

Святослав и Ягуба не спускали глаз с пламени. Первым опомнился Ягуба.

   — Что же ты делаешь? Нет более другого списка!

   — И улик нет! — Святослав торжествующе махнул обуглившимся свитком перед носом боярина. — Нету!

   — Борислав-то ведь Романа из-за княжны убил... — высказал Ягуба неожиданно пришедшую ему спасительную мысль.

   — Что? — оторопело спросил Святослав и замер.

   — За Весняну, говорю, убил...

   — Что ж ты сразу-то не сказал?

   — Сейчас осенило...

Князь всё понял, он бросил свиток на пол и стал затаптывать пламя. Потом поднял чёрные листки, посмотрел на них — всё выгорело... Он уронил обуглившийся пергамент наземь, сказал обречённо:

   — Невозвратимо... Как, впрочем, и всё в нашей жизни бренной...