Святослав (Железная заря)

Смерд оказался переодетым купцом по имени Дамян и тем самым мужем, что на совете у Глеба разглядывал Волка. Говорил, что при русах ему льгот и прибытку было больше, чем при ромеях, хоть и излиха Святослав потряс его мошну, но это шло на дело и купец не в обиде. И это он предупредил Ратшу запиской.

— Глеб поверил, что тебе ничего не известно об измене. Скотину по приказу твоему уже бить начали. Не сумуй: ворота сегодня не откроют, Глеб приказа от Бориса ждёт. А вам уходить надо и скорее, — Дамян открыто смотрел в лицо Волку. — Я помогу обилием в дорогу, мои люди подвезут их туда, куда прикажешь.

Не верить купцу резона не было. Помолчав и подумав мал час, Ратша ответил:

— Сегодня ночью я вышлю за тобой человека.

Прощаясь, купец, повернувшись к воеводе, смотря куда-то себе под ноги, будто стесняясь, сказал:

— Когда ты вернёшься со Святославом, вспомни мою верность...

Выступали в мёртвый предрассветный час, когда утихают назойливые комары, ещё готовиться сообщить о новом дне первый петух, а кметь в стороже, сам не замечая, не может справиться с налитыми тяжестью веками и дремлет, опираясь на копьё. С людьми, охраняющими вымолы, справились бы и так, но Ратша не хотел терять понапрасну воинов, да и лишний шум был вовсе ни к чему. В предрассветной тьме, без факелов, лёгкими блазнями выскочили к Дунаю.

Спокойная уверенность, что русы собрались держать осаду, витала и здесь. У двух затухающих костров сидела и лежала сонная сторожа. Тяжёлая стрела оборвала жизнь одного из них, остальные удивлённо и непозволительно долго разглядывали упавшего, пока над ними не выросло чужое обнажённое оружие. Неопытные в воинских делах ратные мужики сразу толком и не сообразили, что нужно делать, молча, как возможно, попытались отстоять свою жизнь, пав в короткой схватке. Внезапность и численное преимущество были на стороне русов. Из стоящих на берегу лодий выскакивали тяжёлые со сна люди, бестолково попадая под разящее железо. Кто-то, ошалев от внезапной смерти, пляшущей вокруг, повинуясь древнему чувству сохранения, с плеском вошёл в воду. За ним ухнули в Дунай ещё с полдюжины — плыть не важно куда, лишь бы не умереть.

Кого-то добивали, Ратша вбросил меч в ножны, едва утерев с клинка неостывшую кровь. Велел спускать лодьи. На берег выкатили возы с обилием и казной. Дамян не обманул: десять его холопов, озираясь по сторонам, оберегаясь ненужных глаз своих сородичей, что могли их тут приметить, помогали грузить. В корабли заводили коней — без них не добраться до Киева — места не хватало и в воду столкнули пятую лодью.

В городе прознали про замятию на вымолах, и набат заструился сполошным звоном. Дамянова челядь скорее затрусила в город, погоняя коней с возами, что, громыхая, едва не переворачивались. Русские тоже спешили отчаливать, вёсельных рук явно не доставало, парус надувался слабым пузырём. Берег наполнялся какими-то оружными людьми, они что-то кричали и показывали в сторону уплывающих. Болгары спустили в Дунай несколько кораблей, налегли на вёсла, но, не проплыв и десяти саженей, повернули назад — предусмотрительные Ратшины кмети прорубили днища и булькающая мутная вода быстро залила ноги гребцам.

Стрела с тонким охотничьим наконечником впилась в борт Волковой лодьи. Ратша, залившись довольным хохотом, погрозил кулаком с качающейся кормы:

— Поздно! Вот вам, переветники! Мы ещё к вам вернёмся!

Глава 2

Тяжко было возвращаться в испакощенный врагами терем. Не навеивал он больше уюта, спокойствия. Вроде и стены те же, та же кровля, но чужое всё. Пахло здесь смертью Оттени и племянника. Казалось, что души зарубленных печенегов не ушли, остались в жиле, стучали, бесновались по ночам. Седой волхв обнёс дом священным огнём, выжигая нечисть, но всё равно мрачно и черно казалось здесь, будто вошёл кто-то в твой мир, сломав защитные преграды. Милава больше не улыбалась, тихо в себе переживая позор, избегала встреч с людьми, низко на глаза повязав повойник. Мать, частенько учившая невесток, теперь будто берегла её, не нагружая работой. Колот был теперь за старшего. Старк вроде бы поправлялся, но старость брала своё. Частенько устраивался на крыльце или завалинке, чинил упряжь либо что-нибудь строгал. Поля находники потравили лишь частью и зима не грозила голодом, вот только рук не было. Усладина родня обещала помочь, но Колот, чуявший за собой неясную вину за печенежский разор и за смерть Забуда, собирался сделать всё один. Когда подошла уборная страда, вместе с восьмилетним Павшей уходил в поле. За работу брался яро, как в битве. Возвращались с темнотой. Колот почернел от усталости и недосыпа, но упорно отвергал помощь. Мать ругалась:

— Себя не бережёшь, хоть глуздыря пожалей.

Но тут в разговор вступал Павша, во всём и всегда тянувшийся за стрыем:

— Я не глуздырь уже. Работаю, а сила растёт, тоже как и Колот в походы ходить начну.

Колот, улыбаясь, ерошил светлые волосы на голове сердитого племянника.